Королева Марго
Шрифт:
И Карл снова пустился вскачь.
Герцог Алансонский побледнел.
— Что нового? — спросил Генрих у Маргариты.
— Не знаю, — ответила она. — Но вы заметили — мой брат сделался пунцовым.
— Это ему несвойственно, — ответил Генрих.
Придворные удивленно переглянулись и последовали за королем. Наконец все добрались до места, где опустились птицы; сокол уже выклевывал у цапли мозг.
Подъехав, Карл спрыгнул с лошади, чтобы поближе посмотреть на конец битвы. Но, ступив на землю, он был вынужден схватиться за седло, — земля уходила у него
— Брат! Брат! — воскликнула Маргарита. — Что с вами?
— У меня такое же ощущение, какое, вероятно, было у Порции, когда она проглотила горячие уголья; во мне все горит, и мне кажется, что я дышу пламенем.
Карл дыхнул и, видимо, был удивлен, что из его рта не вырвался огонь.
В это время сокола подняли, снова накрыли клобучком, и все обступили короля.
— Ну что? Ну что? Зачем вы собрались? Клянусь Христовым телом, ничего нет! Просто солнце нажгло мне голову и опалило глаза. Едем, едем, господа! На охоту! Вон целая стая чирков! Пускай всех! Пускай всех! Уж и потешимся!
Расклобучили и пустили сразу шесть соколов, которые и устремились прямо на чирков, а вся охота во главе с королем подошла к берегу реки.
— Что скажете, мадам? — спросил Генрих Маргариту.
— Время удобное; если король не обернется, мы свободно проедем в лес.
Генрих подозвал сокольника, который нес цаплю; и в то время как раззолоченная шумная лавина катилась вдоль крутого берега, где теперь устроена терраса, король Наваррский остался позади, делая вид, что разглядывает добытую птицу.
Часть шестая
I
ПАВИЛЬОН ФРАНЦИСКА I
Как прекрасна была королевская охота с ловчими птицами, когда сами короли казались полубогами, когда охота их являлась не простой забавой, а искусством! И все же нам придется расстаться с этим великолепным зрелищем и войти в ту часть леса, куда к нам соберутся все актеры разыгранного сейчас действа.
Вправо от дороги Фиалок идет длинный арочный свод из густо разросшейся листвы деревьев, образуя мшистый приют, где среди зарослей вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где вольная лань, поднимая голову, отягощенную рогами, прислушивается и, раздувая ноздри, нюхает воздух; в этом приюте есть полянка, расположенная так удачно, что с нее видна дорога, но сама она с дороги не заметна.
Посреди полянки на траве сидели двое мужчин, подостлав под себя дорожные плащи. Рядом лежали их шпаги и два мушкетона с раструбом на конце ствола, носившие тогда название «пуатриналь». Издали эти мужчины, одетые в изящные костюмы, напоминали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное вооружение придавало им сходство с теми разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза зарисовывал с натуры и помещал в свои пейзажи.
Один из них сидел, подперев голову рукой, и прислушивался, подобно зайцу или лани, о которых мы только что упоминали.
— Мне кажется, — сказал он, — охота все больше приближается к нам: странно — мне даже слышно,
— А я ничего не слышу, — сказал другой, ожидавший событий, видимо, более философски, чем его товарищ. — И думаю, что охота удаляется. Я говорил тебе, что это место не годится для наблюдения. Правда, тебя не видно, но и ты не видишь ничего.
— Какого черта, мой дорогой Аннибал! — возразил его собеседник. — А куда было деть двух наших лошадей, да двух запасных, да двух мулов, нагруженных так, что неизвестно, как они будут поспевать за нами? Я не вижу ничего подходящего, кроме сени из этих столетних буков и дубов. Поэтому я не только не могу ругать де Муи, как делаешь ты, но решительно утверждаю, что во всей подготовке этого предприятия под его руководством чувствуется глубокая продуманность настоящего заговорщика.
— Отлично! — сказал второй дворянин, в котором читатель, наверное, уже признал Коконнаса. — Отлично! Слово вылетело, я его и ждал — ловлю тебя на нем. Так мы участвуем в заговоре?
— Не участвуем в заговоре, а служим королю и королеве…
— …которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.
— Я же говорил тебе, Коконнас, что ни на минуту не понуждаю тебя участвовать в этом деле вместе со мной, так как мое участие вызывается моим личным чувством, которого ты не понимаешь и понимать не можешь.
— А, дьявольщина! Кто говорит, что ты меня понуждаешь? Прежде всего, я еще не знаю человека, который мог бы заставить графа Коконнаса делать то, чего он не хочет; но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к черту?
— Аннибал! Аннибал! — воскликнул Ла Моль. — По-моему, вон там виднеется белая кобыла Маргариты. Как странно: стоит мне только подумать о возлюбленной — и сейчас же у меня начинает биться сердце.
— Странно? А вот у меня совсем не бьется! — сказал, зевнув, Коконнас.
— Нет, это не королева, — сказал Ла Моль. — Что же случилось? Ведь, кажется, было назначено в полдень.
— Случилось то, что еще нет полудня, вот и все; и, думается, у нас еще есть время немножко поспать.
И Коконнас разлегся на плаще с видом человека, готового сочетать слово с делом; но как только его ухо коснулось земли, он замер, подняв палец кверху в знак молчания.
— Что такое? — спросил Ла Моль.
— Тише! На этот раз я действительно кое-что слышу.
— Странно, я слушаю, а ничего не слышу.
— Ничего не слышишь?
— Нет.
Коконнас приподнялся и, положив свою руку на руку Ла Моля, сказал:
— Тогда посмотри на лань.
— Где?
— Вон там, — ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.
— И что же?
— Сейчас увидишь.
Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову, увенчанную великолепными рогами, и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук; и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.