Королева Марго
Шрифт:
Ла Моль вскочил, бледный, как будто пораженный громом.
— О-о! Коконнас предсказывал мне это, — прошептал он. — Интрига обвивает меня своими кольцами… и задушит!
— Так что же?
— Вот мой ответ, — сказал Ла Моль, — там, на другом конце Франции, где ваше имя пользуется славой, где общая молва о вашей красоте дошла до моего сердца и возбудила в нем смутное желание неведомого, — там говорят, я это слышал сам, что вы не раз любили и каждый раз ваша любовь оказывалась роковой для тех, кого любили вы: их уносила смерть, словно ревнуя к вам.
— Ла Моль!
— Не перебивайте, Маргарита, любовь моя! Говорят еще, будто сердца этих верных вам друзей вы храните в золотых ящичках, иногда благоговейно смотрите на эти печальные останки и с грустью вспоминаете о тех, кто вас любил. Вы вздыхаете, моя дорогая королева, глаза ваши туманятся — значит, это правда. Тогда пусть я буду самым любимым, самым счастливым из ваших возлюбленных. Всем остальным вы пронзили только сердце, и вы храните их сердца; у меня вы берете больше — вы кладете мою голову на плаху… За это, Маргарита, клянитесь вот этим крестом, символом Бога, который спас мне жизнь здесь, у вас, — клянитесь, что если я умру за вас, как подсказывает мне мрачное предчувствие, и палач отрубит мне голову, то вы сохраните ее и иногда коснетесь вашими губами. Клянитесь, Маргарита, и я за обещание такой награды от моей царицы буду нем, стану изменником и, если надо, подлецом, — иными словами, буду вам беззаветно предан, как подобает вашему возлюбленному и сообщнику.
— О, какая скорбная, безумная мечта, мой дорогой! — сказала Маргарита. — Какая роковая мысль, любимый мой!
— Клянитесь!..
— Надо клясться?
— Да, вот на этом ларчике с крестом на крышке. Клянитесь!..
— Хорошо! — сказала Маргарита. — Если, не дай Боже, твои предчувствия осуществятся, любимый мой, клянусь тебе на этом кресте, что ты, живой или мертвый, будешь близ меня, пока сама я буду жить; если я не смогу спасти тебя от гибели, которая тебя постигнет из-за меня — да, я уверена, из-за меня одной, — я дам бедной душе твоей это заслуженное утешение.
— Еще одно, Маргарита. Теперь я спокоен и могу умереть, если меня ждет смерть; но я могу и остаться в живых — наше дело может закончиться успехом: король Наваррский станет королем, вы — королевой. Тогда король вас увезет с собой, и ваш обоюдный договор о раздельной супружеской жизни нарушится сам собой, а это разлучит нас. Слушайте, моя милая, моя любимая Маргарита: вашей клятвой вы успокоили меня на случай моей смерти, успокойте же теперь меня на тот случай, если я останусь жив.
— О нет, не бойся, я твоя душой и телом! — воскликнула Маргарита, еще раз протягивая руку к ларчику и кладя ее на крест. — Если поеду отсюда я, со мной поедешь ты; если король откажется взять тебя с собой, я не поеду с ним.
— Но вы не решитесь ему противиться.
— Мой дорогой, любимый, ты не знаешь Генриха. Сейчас он думает лишь об одном — стать королем; для этой цели он готов жертвовать всем, чем обладает, а уж подавно тем, чем не обладает. Прощай!
— Мадам, вы прогоняете меня? — улыбаясь, спросил Ла Моль.
— Час поздний, — ответила Маргарита.
— Верно; но куда же мне идти? В моей комнате — де Муи и герцог Алансонский.
— Ах, да, конечно, — сказала Маргарита с обаятельной улыбкой. — Да и мне надо еще многое вам рассказать об этом заговоре.
С этой ночи Ла Моль перестал быть просто любимцем королевы и получил право гордо держать голову, которой было уготовано, и мертвой и живой, такое заманчивое будущее. Но временами эта голова тяжело клонилась долу, щеки бледнели, и горькое раздумье прокладывало борозду между бровями молодого человека, некогда веселого — теперь счастливого!
IX
ДЕСНИЦА БОЖИЯ
Расставаясь с баронессой де Сов, Генрих Наваррский сказал ей:
— Шарлотта, ложитесь в постель, притворитесь тяжело больной и завтра ни под каким видом никого не принимайте.
Шарлотта послушалась, не спрашивая даже и себя о том, почему король дал ей такой совет. Она уже привыкла к подобным выходкам, как бы сказали в наше время, или чудачествам, как говорили в старину. Кроме того, она хорошо знала, что Генрих глубоко в своей душе прятал такие тайны, о которых не говорил ни с кем, а в уме своем таил такие планы, что боялся, как бы не выдать их во сне. Шарлотта сделалась послушной всем его желаниям, будучи уверена, что даже самые причудливые его мысли направлены к какой-то определенной цели.
Так и теперь она еще с вечера начала жаловаться Дариоле на тяжесть в голове и резь в глазах. Указать такие симптомы ей посоветовал Генрих Наваррский.
На следующее утро она сделала вид, что хочет встать с постели, но, едва коснувшись ногой пола, пожаловалась на общую слабость и опять легла в постель.
Нездоровье баронессы де Сов, о чем Генрих Наваррский рассказал герцогу Алансонскому в это утро, было первой новостью, которую узнала Екатерина Медичи, спросив совершенно хладнокровно, почему при ее утреннем туалете не присутствует баронесса де Сов.
— Она больна, — ответила Екатерине герцогиня Лотарингская.
— Больна?! — повторила Екатерина, ни одним мускулом лица не выдав того живого интереса, какой в ней возбудил этот ответ. — Это, верно, просто лень!
— Совсем нет, ваше величество, — возразила герцогиня. — Она жалуется на жестокую боль в голове и на такую слабость, что она не в состоянии ходить.
Екатерина ничего не ответила; но, вероятно, чтобы скрыть внутреннюю радость, повернулась к окну; увидав Генриха, проходившего по двору после его разговора с де Муи, она встала с постели, чтобы лучше разглядеть его, и, под влиянием совести, которая невидимо, но непрестанно бурлит в глубине души у всех, даже у закоренелых преступников, спросила командира своей охраны:
— Не кажется ли вам, что сын мой Генрих сегодня бледен?
Ничего подобного не было; Генрих был очень тревожен душой, но совершенно здоров телом.
Мало-помалу все обычно присутствовавшие при утреннем туалете королевы удалились; остались только три-четыре человека — самых близких; Екатерина нетерпеливо выпроводила их, сказав, что хочет побыть одна.
Как только все вышли, Екатерина заперла дверь, затем подошла к потайному шкафу, скрытому за панно в деревянной резной обшивке стены, отодвинула дверь, ходившую на рейках с выемкой, и вынула из шкафа книгу, бывшую, судя по измятым страницам, в частом употреблении.