Королева Марго
Шрифт:
— Это другое дело. Там увидим! Мы еще поговорим об этом. После охоты — я не возражаю. Прощайте! Сюда, Удалой! Или ты тоже будешь на меня дуться?
— Карл, — сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, — я думаю, что самый арест можно отложить до вечера или до ночи, но распоряжение об аресте лучше подписать сейчас.
— Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот в то время как меня ждут, чтоб ехать на охоту, а я никогда не заставлял себя ждать! Ну его к черту!
— Но я вас так люблю, что не собираюсь вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне.
Екатерина проворно, точно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет, показала на чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечу.
Король взял грамоту и быстро пробежал ее:
— «Повелеваю… арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского». Готово! — сказал он, подписывая одним росчерком. — Прощайте, матушка!
И бросился вон из кабинета в сопровождении своих собак, радуясь, что так легко отделался от матери.
На дворе все с нетерпением ждали Карла и, зная его точность в делах охоты, удивлялись тому, что он опаздывал. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, выжлятники [14] — фанфарами, лошади — ржаньем, а собаки — лаем.
Весь этот шум и крики возбуждающе подействовали на Карла; бледные щеки его покрылись румянцем, сердце забилось, и на одну минуту он стал юн и счастлив.
Король только кивнул всему блестящему обществу, собравшемуся во дворе, мотнул головой Маргарите, махнул рукой герцогу Алансонскому, прошел мимо Генриха Наваррского, делая вид, что не замечает его, и вскочил на своего берберского жеребца, который под ним запрыгал, но, сделав два-три курбета, почувствовал, с каким наездником имеет дело, и успокоился.
14
Старшие псари.
Снова раздался звук фанфар, и король выехал из Лувра в сопровождении герцога Алансонского, короля Наваррского, Маргариты, герцогини Неверской, баронессы де Сов, Тавана и придворной вельможной знати.
Само собою разумеется, что Коконнас и Ла Моль входили в число дворян, сопровождавших короля.
Что касается герцога Анжуйского, то он уже три месяца отсутствовал, участвуя в осаде Ла-Рошели.
Пока ждали короля, Генрих Наваррский подъехал поздороваться со своей женой, которая, ответив на его приветствие, сказала ему на ухо:
— Нарочный из Рима был у герцога Алансонского. Коконнас лично ввел его туда на четверть часа раньше, чем посланный герцога Неверского был принят королем.
— Значит, он знает все? — спросил Генрих.
— Наверняка, — ответила Маргарита. — Только взгляните, как блестят его глаза, несмотря на его способность скрывать и притворяться.
— Святая пятница! Еще бы, — прошептал Генрих, — сегодня он уже охотник на трех зайцев: Францию, Польшу и Наварру, не считая кабана!
Он поклонился жене и вернулся на свое место; затем подозвал одного из слуг, своего обычного посланца по любовным поручениям, беарнца по происхождению, предки которого в течение столетия служили его предкам, и сказал:
— Ортон, возьми вот этот ключ и доставь его известному тебе кузену баронессы де Сов, живущему у своей возлюбленной на улице Катр-Фис; скажи ему, что его кузина желает поговорить с ним сегодня вечером. Пусть он войдет ко мне в комнату и, если меня не будет дома, подождет; если же я очень запоздаю, пускай ложится спать на мою постель.
— Ответа не требуется, сир?
— Нет, только сообщи мне, застал ты его дома или нет. Ключ никому, кроме него, понимаешь?
— Да, ваше величество.
— Постой! Куда ты? Не уезжай от меня сейчас. При выезде из Парижа я подзову тебя, чтобы переседлать мне лошадь, — тогда будет понятно, почему ты отстал; исполнив поручение, догонишь нас в Бонди.
Слуга кивнул головой и отъехал в сторону.
Все общество двинулось по улице Сент-Оноре, затем по улице Сен-Дени и наконец достигло предместья; там, на улице Сен-Лоран лошадь короля Наваррского расседлалась. Ортон подъехал, и все произошло, как было условлено между слугой и господином, который затем последовал за королевским поездом на улицу Реколе, в то время как верный слуга его скакал на улицу Катр-Фис.
Когда Генрих Наваррский присоединился к королю, Карл был занят интересным разговором с герцогом Алансонским о возрасте обложенного кабана-одинца, о месте его лежки и сделал вид, будто не заметил, что Генрих некоторое время оставался позади.
Маргарита все это время издали наблюдала за поведением их обоих, и ей казалось, что каждый раз, как ее брат-король смотрел на Генриха, глаза его выражали какое-то смущение.
Герцогиня Неверская хохотала до слез, потому что Коконнас, особенно веселый в этот день, беспрестанно отпускал остроты, стараясь насмешить окружавших ее дам.
Ла Моль уже два раза нашел случай поцеловать белый обшитый золотой бахромой шарф Маргариты, и сделал это с ловкостью, свойственной любовникам, так, что лишь три-четыре человека заметили его проделку.
В четверть девятого все общество прибыло в Бонди.
Карл первым делом справился, не ушел ли кабан. Обошедший зверя ловчий ручался, что кабан в кругу.
Закуска была уже готова. Король выпил стакан венгерского вина, пригласил дам к столу, а сам, от нетерпения и чтобы убить время, пошел осматривать псарню и ловчих птиц, приказав не расседлывать его лошадь, оправдывая это тем, что такой выносливой и сильной верховой лошади у него никогда не было.
В то время когда король производил осмотр, приехал герцог Гиз. Он был вооружен, как будто ехал не на охоту, а на войну; его сопровождали человек двадцать или тридцать дворян в таком же снаряжении. Он тотчас осведомился, где король, пошел к нему и вернулся вместе с ним, продолжая какой-то разговор.
Ровно в девять часов король сам подал в рог сигнал «набрасывать» собак, все сели на лошадей и поехали к месту охоты.
По дороге Генрих Наваррский, улучив минуту, подъехал еще раз к своей жене.