Королева Марго

Дюма Александр

Но его конь, видимо, горел таким же пылом, как и всадник, — едва касался земли ногами и дышал огнем.

Кабан, собаки и король — все промелькнуло, как видение.

— На драку! На драку! — крикнул на скаку король и снова приложил рог к окровавленным губам.

На небольшом расстоянии от короля скакали следом герцог Алансонский и два выжлятника. У всех остальных лошади или отстали, или совсем остановились.

Все общество поскакало на звуки гона, так как было ясно, что кабан станет «на отстой». Действительно, не прошло и десяти минут, как зверь свернул с тропинки и пошел лесом; но, добежав до какой-то полянки, прислонился задом к большому камню и стал головой к гончим. На крик Карла, не отстававшего от кабана, все собрались здесь, на поляне.

Наступил самый увлекательный момент охоты. Зверь, видимо, решил оказать отчаянное сопротивление. Гончие, разгоряченные трехчасовой гоньбой, подстрекаемые криком и руганью короля, с остервенением накинулись на зверя.

Охотники расположились широким кругом — король впереди всех, за ним герцог Алансонский, вооруженный аркебузой, и Генрих с простым охотничьим ножом.

Герцог Алансонский отстегнул аркебузу от седельного крюка и зажег фитиль. Генрих Наваррский попробовал, свободно ли выходит из ножен охотничий нож.

Презиравший охотничьи потехи герцог Гиз стоял со своими дворянами вдали от всех.

Дамы, сбившись в кучу, стояли тоже отдельной группой, подобно гизовцам.

Немного в стороне стоял выжлятник, напрягая все свое тело, чтобы сдержать двух одетых в кольчужные попоны молосских догов короля, которые выли от нетерпения и так рвались, что казалось, вот-вот разорвут державшие их цепи.

Кабан, защищаясь, творил чудеса. Штук сорок гончих с визгом разом нахлынули на него, точно накрыв его пестрым ковром, и норовили впиться в морщинистую шкуру, покрытую ставшей дыбом щетиной, но зверь каждым ударом своего клыка подбрасывал на десять футов вверх какую-нибудь собаку, которая падала с распоротым животом и, волоча за собой внутренности, снова бросалась в свалку. В это время Карл, всклокоченный, с горящими глазами, пригнувшись к шее лошади, яростно трубил «на драку».

Не прошло и десяти минут, как двадцать собак выбыли из строя.

— Догов! — крикнул король. — Догов!..

Выжлятник спустил двух молосских догов, которые ринулись в свалку; расталкивая и опрокидывая всех, одетые в кольчуги, они мгновенно проложили себе путь, и каждый впился в кабанье ухо. Кабан, почувствовав на себе догов, щелкнул клыками от ярости и боли.

— Браво, Зубастый! Браво, Удалой! — кричал Карл. — Смелей, собачки! Рогатину! Рогатину!

— Не хотите ли мою аркебузу? — спросил герцог Алансонский.

— Нет-нет! — крикнул король. — Пулю не чувствуешь, как она входит, — никакого удовольствия; а рогатину чувствуешь. Рогатину! Рогатину!

Королю подали охотничью рогатину со стальным закаленным пером.

— Брат, осторожнее! — крикнула Маргарита.

— У-лю-лю! У-лю-лю! — закричала герцогиня Неверская. — Сир, не промахнитесь! Пырните хорошенько этого гугенота!

— Будьте покойны, герцогиня! — ответил Карл.

Взяв рогатину наперевес, он кинулся на кабана, которого два дога держали с такой силой, что он не мог избежать удара. Но, увидав блестящее перо рогатины, зверь отклонился в сторону, и рогатина попала ему не в грудь, а скользнула по лопатке, ударила в камень, к которому прислонился задом зверь, и затупилась.

— Тысяча чертей! Промазал! — крикнул король. — Рогатину! Рогатину!

Король осадил лошадь, как делают наездники перед прыжком, и отшвырнул уже негодную рогатину.

Один охотник хотел подать ему другую, но в это самое мгновение кабан, как бы предвидя грозившую ему беду, рванулся, вырвал из зубов молосских догов свои растерзанные уши и с налившимися кровью глазами, вздыбленной щетиной, шумно выпуская воздух, как кузнечный мех, опустив голову и щелкая клыками, отвратительный и страшный, налетел на лошадь короля. Карл был опытный охотник и предвидел возможность нападения: он поднял лошадь на дыбы, но не рассчитал силы и слишком туго натянул поводья; лошадь от чересчур затянутых удил, а может быть, и от испуга, запрокинулась назад. У всех зрителей вырвался крик ужаса; лошадь упала и придавила королю ногу.

— Сир! Отдайте повод! — крикнул Генрих Наваррский.

Король бросил поводья, левой рукой ухватился за седло, а правой старался вытащить охотничий нож; но, к несчастью, ножны зажало телом короля, и нож не вынимался.

— Кабан! Кабан! — кричал король. — Ко мне, Франсуа! На помощь!

Между тем лошадь, предоставленная самой себе, словно поняв грозившую ее хозяину опасность, напрягла все мускулы и уже поднялась на три ноги, но в ту же минуту Генрих Наваррский увидал, как герцог Франсуа, услыхав призыв брата, страшно побледнел, приложил аркебузу к плечу и выстрелил. Пуля ударила не в кабана, который был в двух шагах от короля, а раздробила колено королевской лошади, и она ткнулась мордой в землю. Кабан бросился на короля и одним ударом клыка распорол ему сапог.

— О-о! — прошептал побелевшими губами герцог Алансонский. — Кажется, королем Французским будет герцог Анжуйский, а польским королем — я.

В самом деле, кабан уже добрался до самой ляжки Карла! Как вдруг король почувствовал, что кто-то приподнял ему руку, затем перед его глазами сверкнул клинок и весь вонзился под лопатку зверю; в то же время чья-то одетая в железную перчатку рука оттолкнула кабанье рыло, уже проникшее под платье короля.

Карл, успевший высвободить ногу, пока поднималась его лошадь, с трудом встал и, увидев на себе струившуюся кровь, смертельно побледнел.

— Сир! — сказал Генрих Наваррский, все еще стоя на коленях и придерживая раненного в сердце кабана. — Это пустяки! Ваше величество не ранены — я отвел клык.

Затем он встал, оставив нож в туше зверя, и кабан упал, истекая кровью, хлынувшей не из раны, а из горла.

Карл, стоя среди задыхавшейся от волнения толпы, ошеломленный криками ужаса, способными поколебать мужество в самом стойком человеке, одно мгновение был готов упасть тут же, рядом с тушей издыхающего кабана. Но король взял себя в руки и, обернувшись к Генриху Наваррскому, пожал ему руку, сопровождая рукопожатие взглядом, в котором блеснуло подлинное теплое чувство, вспыхнувшее в сердце короля впервые за все двадцать четыре года его жизни.

— Спасибо, Анрио! — сказал он.

— Бедный брат! — воскликнул герцог Алансонский, подходя к Карлу.

— A-а! Это ты, Франсуа! — сказал король. — Ну, знаменитый стрелок, где твоя пуля?

— Наверное, она расплющилась о шкуру кабана.

— Что вы? Боже мой! — воскликнул Генрих, прекрасно разыгрывая изумление. — Видите, Франсуа, ваша пуля раздробила ногу лошади его величества. Как странно!

— Гм! Это правда? — спросил король.

— Возможно, — уныло ответил герцог, — у меня так дрожали руки!