Королева Марго
Шрифт:
В свою очередь молодой человек, увидев короля Наваррского у Маргариты, остановился на пороге, безмолвный от неожиданности и бледный от тревожного волнения.
Маргарита сама подошла к нему и спросила:
— Граф, не можете ли вы мне сказать, кто у герцога Алансонского сегодня на дежурстве?
— Коконнас, ваше величество — ответил Ла Моль.
— Попытайтесь от него узнать, не пропускал ли он сегодня к герцогу человека, забрызганного грязью, как будто проделавшего долгий путь, не слезая с лошади.
— Ваше величество! Боюсь, что он об этом не станет говорить; за последние дни он стал очень неразговорчив.
— Вот как! Но мне думается, что, если вы передадите ему записочку, он должен будет вам чем-то отплатить.
— От герцогини!.. О, имея в руках эту записочку, я попытаюсь…
— Прибавьте, — сказала Маргарита шепотом, — что эта записка сегодня вечером послужит ему пропуском в известный вам дом.
— А какой же пропуск получу я, ваше величество?
— Назовите свое имя, этого довольно.
— Давайте записку, давайте, — сказал Ла Моль, сгорая от любви, — я отвечаю за успех.
Ла Моль вышел.
— Завтра мы будем знать, осведомлен ли герцог Алансонский о делах в Польше, — спокойно сказала Маргарита, обращаясь к мужу.
— Этот Ла Моль воистину любезен и услужлив, — сказал Беарнец с особенной улыбкой, свойственной лишь одному ему. — И — клянусь мессой! — я устрою его судьбу.
XI
ВЫЕЗД НА ОХОТУ
Когда на следующее утро из-за холмов, окружающих Париж, всходило ярко-красное солнце без лучей, как это бывает в ясный зимний день, на дворе Лувра все было в движении еще два часа назад.
Великолепный берберский жеребец, высокий и нервный, на сухих, жилистых, как у оленя, ногах бил копытом о землю, прядал ушами и шумно выпускал воздух из ноздрей, ожидая Карла IX; но он был все же менее нетерпелив, чем его хозяин, задержанный Екатериной, которая остановила сына на ходу, чтобы поговорить, по ее словам, о важном деле.
Мать и сын стояли в стеклянной галерее: Екатерина, холодная, бледная, бесстрастная, как всегда, а Карл IX, дрожа от нетерпения, грыз ногти и стегал двух собак — своих любимцев, на которых были надеты кольчужные попоны, чтобы предохранить их от ударов клыков и дать возможность безопасно схватиться с ужасным зверем. На груди поверх кольчуги был нашит маленький щиток с гербом Франции, вроде тех, что нашивали на грудь пажей, которые не раз завидовали преимуществам этих любимых благоденствующих псов.
— Карл, примите во внимание, — говорила Екатерина, — что никому, кроме меня и вас, еще не известно о скором прибытии сюда поляков; а между тем король Наваррский — да простит мне Бог! — ведет себя так, как будто он об этом знает. Несмотря на свой переход в католическую веру, который всегда был мне подозрителен, Генрих поддерживает сношения с гугенотами. Разве вы не заметили, что за последние дни он часто уходит из дому? У него появились деньги, а их у него никогда не было; он покупает лошадей, оружие, а в дождливую погоду по целым дням упражняется в искусстве фехтования.
— Ах, Боже мой! — сказал Карл IX в нетерпении. — Неужели, матушка, вы думаете, что он собирается убить меня или моего брата герцога Анжуйского? Тогда ему надо еще поучиться: не далее как вчера я налепил ему своей рапирой одиннадцать точек на колет, а он насчитал у меня лишь шесть. А мой брат Анжуйский фехтует еще искуснее меня или, по его словам, так же хорошо, как я.
— Послушайте, Карл, не относитесь так легкомысленно к тому, что говорит вам ваша мать. Польские послы скоро приедут — вот тогда вы увидите! Как только они появятся в Париже, Генрих Наваррский сделает все возможное, чтобы привлечь к себе их внимание. Он вкрадчив, он себе на уме; не говоря уж о том, что жена его, которая неизвестно по каким причинам, ему способствует, будет болтать с послами, говорить с ними по-латыни, по-гречески, по-венгерски и так далее. Говорю вам, Карл, я никогда не ошибаюсь, — итак, я говорю вам: что-то затевается.
В эту минуту пробили часы, и Карл IX, перестав слушать Екатерину, прислушался к их бою.
— Смерть моя! Семь часов! — воскликнул он. — Час ехать итого — восемь! Час на то, чтобы доехать до места сбора и набросить гончих, — мы только в девять начнем охоту. Честное слово, матушка, вы вынуждаете меня терять время. Отстань, Удалой!.. Отстань же, говорят тебе, разбойник!
Он сильно хлестнул по спине молосского дога; бедное животное, изумленное таким наказанием в ответ на свою ласку, взвизгнуло от боли.
— Карл, выслушайте же меня, ради Бога, — сказала Екатерина, — и не швыряйтесь вашей собственной судьбой и судьбой Франции. У вас на уме только охота, охота и охота!.. Выполните ваши обязанности короля и тогда охотьтесь сколько угодно.
— Ладно, ладно, матушка! — сказал Карл, бледнея от нетерпения. — Объяснимся поскорее — из-за вас во мне все кипит. Честное слово, бывают дни, когда я вас просто не понимаю!
И он остановился, похлопывая рукояткой арапника по сапогу.
Екатерина решила, что момент благоприятный и упускать его нельзя.
— Сын мой, у нас есть доказательства, что де Муи вернулся в Париж, — сказала она. — Его видел Морвель, которого вы хорошо знаете. Он мог приехать только к королю Наваррскому. Надеюсь, этого достаточно, чтобы подозревать Генриха больше, чем когда-либо.
— Слушайте, опять вы против моего бедного Анрио! Вы хотите, чтобы я его казнил, да?
— О нет!
— Изгнал? Но как вы не понимаете, что в качестве изгнанника он гораздо опаснее, чем когда он здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего, что не стало бы известно нам в ту же минуту!
— Поэтому я и не собираюсь изгонять его.
— Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!
— Я хочу, чтобы на время пребывания поляков он находился в заключении, например в Бастилии.
— Ну уж нет! — воскликнул Карл. — Сегодня мы с ним охотимся на кабана, и он мой лучший помощник на охоте. Без него нет охоты. Черт возьми! Вы, матушка, только о том и думаете, как бы вывести меня из терпения!
— Ах, милый сын мой, разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером… нет… ночью.