Королева Марго
Шрифт:
Королева-мать не удержалась и тихо вскрикнула от изумления, чем разбудила Дариолу. Екатерина спряталась за полог. Дариола открыла глаза, но, одурманенная сном, даже не пыталась выяснить причину своего пробуждения, а снова смежила отяжелевшие веки и заснула.
Екатерина вышла из-за полога и, оглядев комнату, заметила стоявшие на столике графин с испанским вином, фрукты, сладкое печенье и два стакана. Несомненно, Генрих ужинал у баронессы, видимо, чувствовавшей себя так же хорошо, как и ее любовник.
Королева-мать быстро подошла к туалетному столику и взяла серебряную коробочку, на одну треть уже пустую. Это была та самая коробочка, по крайней мере, совершенно схожая с той, которую она послала баронессе де Сов. Екатерина взяла на кончик золотой иглы кусочек губной помады величиной с жемчужину, вернулась к себе в спальню и дала этот кусочек обезьянке, которую ей подарил Генрих сегодня днем. Животное, соблазнившись приятным запахом помады, жадно проглотило ее и, свернувшись клубочком, заснуло в своей корзинке. Екатерина подождала четверть часа.
«От половины того, что съела обезьянка, моя собака Брут издохла в течение минуты, — подумала Екатерина. — Меня провели! Неужели Рене? Нет, немыслимо, чтобы Рене! Тогда — Генрих! О судьба! Ясно: раз ему предназначено царствовать, он не может умереть!.. Но, может быть, против него бессилен только яд? Посмотрим, что скажет сталь!»
И Екатерина легла спать, обдумывая новый план. Наутро он, видимо, уже созрел, судя по тому, что она призвала к себе командира своей охраны, дала ему письмо, приказала отнести его по адресу и вручить в собственные руки адресата.
Адресат был следующий: «Командиру королевских петардщиков Лувье де Морвелю, улица Серизе, близ Арсенала».
X
ПИСЬМО ИЗ РИМА
Прошло несколько дней со времени этих событий, когда однажды утром во дворе Лувра появились носилки в сопровождении нескольких дворян, одетых в придворные цвета герцога Гиза, и королеве Наваррской доложили, что герцогиня Неверская просит оказать ей честь, приняв ее.
В это время у Маргариты была Шарлотта де Сов. Красавица баронесса впервые вышла из своих комнат после мнимой болезни. Она знала, что за время ее болезни, почти в течение недели вызывавшей столько разговоров при дворе, королева Наваррская выражала своему мужу живое беспокойство по поводу здоровья баронессы, и Шарлотта де Сов пришла теперь благодарить за это королеву.
Маргарита поздравила баронессу с выздоровлением и выразила радость по поводу того, что та благополучно перенесла внезапный приступ странной болезни, которая, по мнению Маргариты, знакомой с медициной, была очень опасна.
— Надеюсь, вы примете участие в большой охоте? — спросила Маргарита. — Она была один раз отложена, но теперь окончательно назначена на завтра. Для зимы погода мягкая. Солнце обогрело землю, и наши охотники уверяют, что день будет на редкость благоприятным для охоты.
— Ваше величество, не знаю, достаточно ли я для этого окрепла.
— Нет-нет, возьмите себя в руки, — ответила Маргарита. — Кроме того, я предоставила в полное распоряжение моего мужа беарнскую лошадку, на которой должна была ехать, и под вами она пойдет отлично. Вы разве о ней не слышали?
— Слышала, мадам, но не знала, что лошадка предназначалась для вашего величества, я бы ее тогда не приняла.
— Из гордости?
— Нет, ваше величество, из скромности.
— Значит, вы поедете?
— Ваше величество, вы делаете мне большую честь. Я поеду, раз вы приказываете.
В эту минуту доложили о герцогине Неверской. При ее имени лицо Маргариты невольно выразило большую радость; баронесса поняла, что королеве и герцогине надо поговорить наедине, и встала, собираясь уходить.
— Итак, до завтра, — сказала Маргарита.
— До завтра, ваше величество.
— Кстати, — сказала Маргарита, отпуская ее взмахом руки, — имейте в виду, баронесса, что на людях я вас не выношу, так как я страшно ревнива.
— А в действительности? — спросила Шарлотта.
— О, в действительности я вам не только все прощаю, но даже вас благодарю.
— В таком случае, ваше величество, разрешите…
Маргарита протянула ей руку; баронесса почтительно ее поцеловала, сделала реверанс и вышла.
Пока баронесса взбегала к себе наверх, прыгая, как козочка, сорвавшаяся с привязи, герцогиня Неверская обменялась с королевой церемонными приветствиями, давая время удалиться сопровождавшим ее дворянам. Когда дверь за ними затворилась, Маргарита крикнула:
— Жийона, Жийона! Позаботься, чтобы нам никто не мешал.
— Да, — сказала герцогиня, — потому что нам надо поговорить о вещах очень серьезных.
И с этими словами она без церемоний уселась в кресло, заняв лучшее место, «поближе к солнцу и к огню», уверенная, что теперь уже никто не помешает свободе задушевных отношений, которые установились между ней и королевой Наваррской.
— Ну, как поживает наш знаменитый рубака? — спросила Маргарита.
— Милая моя королева, клянусь душой, это существо мифологическое! — ответила герцогиня. — Он бесподобен! У него неиссякаемое остроумие! Он откалывает такие штуки, что и святой в раю умрет со смеху. Кроме того, это такой отъявленный язычник в католической шкуре! Я от него просто без ума! Ну, а как твой Аполлон?
— Ох! — вздохнула Маргарита.
— Это «ох!» меня пугает, королева. Может быть, ваш милый Ла Моль чересчур почтителен? Или чересчур сентиментален? Тогда должна признаться, что он полная противоположность своему другу Коконнасу.
— Да нет, он иногда бывает и другим, — ответила Маргарита, — а мое «ох!» относится только ко мне самой.
— Что же это значит?
— А то, милая герцогиня, что я ужасно боюсь полюбить его по-настоящему.
— Правда?
— Честное слово!
— О, тем лучше! Как весело тогда мы заживем! — воскликнула Анриетта. — Моя мечта — любить немножко, твоя — любить глубоко. Не правда ли, моя дорогая и ученая королева, как приятно дать отдохнуть уму и уйти в чувство? А после безумств — улыбаться! Ах, Маргарита, предчувствую, что мы отлично проведем этот год!