Королева Марго

Дюма Александр

Выжлятник не ошибся. Чем дальше скакал король, тем яснее слышался гон стаи, состоявшей теперь из шестидесяти собак, так как на зверя спускали одну за другой запасные стаи, оказавшиеся там, где пробегал кабан. Король еще раз «перевидал» зверя и, пользуясь тем, что здесь был чистый бор, поскакал за кабаном прямо через лес, трубя изо всех сил в рог.

Некоторое время вельможи скакали вслед за ним. Но король ехал на сильной лошади и, увлекшись, скакал по таким буеракам и такой чаще, что сначала женщины, затем герцог Гиз со своими дворянами, наконец, король Наваррский и герцог Алансонский вынуждены были отстать от короля. Немного дольше продержался Таван, но в конце концов отстал и он.

Все общество за исключением Карла и нескольких выжлятников, не отстававших от короля благодаря обещанной награде, вновь собралось близ перекрестка.

Король Наваррский и герцог Алансонский стояли вдвоем на длинной просеке, а в ста шагах от них спешились герцог Гиз и его дворяне; на самом перекрестке собрались женщины.

— Право, у этого человека, с его свитой, увешанной оружием, такой вид, как будто он король, — сказал герцог Алансонский Генриху, подмигивая в сторону герцога Гиза. — Он даже не удостаивает взглядом таких жалких особ, как мы.

— Почему же он станет относиться к нам лучше, чем наши родственники? — ответил Генрих. — Эх, брат мой! Разве мы с вами не пленники французского двора, не заложники от нашей партии?

При этих словах герцог Алансонский вздрогнул и так взглянул на Генриха Наваррского, точно хотел вызвать его на дальнейшее объяснение; но Генрих и так сказал больше, чем имел обыкновение, и теперь молчал.

— Что вы хотели сказать, Генрих? — спросил герцог Алансонский, очевидно недовольный тем, что его зять не продолжает разговора, предоставив ему самому вступать в объяснения.

— Я хотел сказать, — ответил Генрих, — что все эти хорошо вооруженные люди, видимо, получили задание не выпускать нас из виду и, по всем признакам, похожи на стражу, готовую задержать двух определенных лиц, если они вздумают бежать.

— Почему бежать? Зачем бежать? — спросил герцог Алансонский, прекрасно разыгрывая наивное удивление.

— Под вами, Франсуа, отличный испанский жеребец, — отвечал Генрих, делая вид, что меняет тему разговора, но продолжая свою мысль, — я уверен, что он может проскакать семь лье в час, а сегодня до полудня проделать двадцать лье. Погода чудесная, честное слово, так и подмывает отдать повод. Смотрите, какая там хорошая тропинка. Разве она не соблазняет вас, Франсуа? А у меня зуд даже в шпорах.

Франсуа не ответил ни слова. Он то краснел, то бледнел и делал вид, что прислушивается, стараясь определить, где охота.

«Вести из Польши подействовали на него, — сказал про себя Генрих, — и мой дорогой шурин что-то затевает. Ему бы очень хотелось, чтобы бежал я, но один я не побегу».

Едва успел он сделать это заключение, как подъехала коротким галопом группа гугенотов, принявших католичество и вернувшихся ко двору два или три месяца назад; с приветливой улыбкой они поклонились герцогу Алансонскому и королю Наваррскому.

Было очевидно, что стоило герцогу Алансонскому, подзадоренному откровенными намеками короля Наваррского, сказать слово или сделать соответствующий жест — и человек сорок всадников, ставших около них, как бы в противовес отряду герцога Гиза, прикрыли бы бегство их обоих; но герцог Франсуа отвернулся и, приставив к губам рог, протрубил сбор.

В это время вновь прибывшие всадники, вероятно, думая, что нерешительность герцога Алансонского вызвана присутствием и близким соседством гизовцев, незаметно один за другим очутились между свитой герцога Гиза и двумя представителями королевских домов и выстроились с таким тактическим искусством, которое указывало на привычку к боевым порядкам. Теперь надо было сначала опрокинуть их, чтобы добраться до герцога Алансонского и короля Наваррского, тогда как перед братом короля и его зятем лежал до самого горизонта свободный путь.

Неожиданно в просвете между деревьями появился какой-то дворянин верхом, которого не видели до этого ни Генрих, ни герцог Алансонский. Генрих старался угадать, кто он такой, но дворянин, приподняв шляпу, сам показал себя Генриху, — это был виконт де Тюренн, один из вождей протестантской партии, находившийся, как думали, в Пуату.

Виконт даже мотнул головой в сторону дороги, что явно означало: «Едем?»

Генрих, внимательно вглядевшись в безразличное выражение лица и мертвые глаза герцога Алансонского, раза три повел шеей вправо и влево, делая вид, что ему жмет воротник жилета. Это означало — «нет». Виконт понял, дал лошади шпоры и скрылся в чаще леса.

В то же время послышался и начал приближаться гон стаи; немного погодя все увидели, как в дальнем конце просеки пробежал кабан, через минуту вслед за ним пронеслись гончие и, наконец, подобно «дикому охотнику», проскакал Карл, без шляпы, не отрывая губ от рога и трубя что было силы в легких; четыре выжлятника следовали за ним. Таван где-то заблудился.

— Король! — крикнул герцог Алансонский и поскакал на гон.

Генрих, почувствовав себя увереннее благодаря присутствию своих друзей, сделал им знак не отдаляться и подъехал к дамам.

— Ну, что? — спросила Маргарита, выехав на несколько шагов ему навстречу.

— Что? Охотимся на кабана, мадам, — ответил Генрих.

— Только и всего?

— Да, со вчерашнего утра ветер подул с другой стороны; помнится, я это и предсказывал.

— А перемена ветра не благоприятствует охоте, да? — спросила Маргарита.

— Да, — ответил Генрих, — иногда это путает весь установленный распорядок, и приходится его менять.

В это время чуть слышный гон стал быстро приближаться и какое-то тревожное волнение заставило охотников насторожиться. Все подняли головы и превратились в слух.

Почти сейчас же показался кабан, но он не проскочил обратно в лес, а побежал вдоль по тропе прямо к перекрестку, где находились дамы и любезничавшие с ними придворные дворяне и охотники, еще раньше отбившиеся от охоты.

За кабаном, «вися у него на хвосте», неслись штук сорок наиболее вязких гончих; вслед за собаками скакал Карл, потеряв берет и плащ, в разорванной колючками одежде, с изодранными в кровь руками и лицом.

С ним оставался только один выжлятник.

Король то бросал трубить, чтобы голосом натравливать собак, то переставал натравливать, чтобы трубить в рог. Весь мир перестал для него существовать. Если бы под ним пала лошадь, он крикнул бы, как Ричард III: «Полцарства — за коня!»