Королевская аллея
Шрифт:
Антония Зультцер отодвинула тележку от стола. На серванте она заметила проигрыватель и набор пластинок. «Звонок вызова рядом с дверью». Уже повернувшись, чтобы уйти, она поправила подушку на кресле. Потом, отступив на шаг вправо, сделала книксен. Этот способ прощания уже не был чем-то само собой разумеющимся, но и замены ему пока не нашлось.
— Как твой голос? — Супруга вошла в комнату. — Ты хорошо спал, Томми?… Спасибо, деточка! — кивнула она Антонии.
— Часа в четыре мне показалось, будто я слышу какой-то грохот, — ответил он. — Но, думаю, эти звуки доносились из сновидения. Из ночного кошмара. Не знаю… Я потом опять заснул.
Супруга испытующе оглядела накрытый стол.
— Чудесно. Прелестный букет. Герберы это здешние цветы. А запах роз во время еды мог бы помешать. Откусив колбасы с таким парфюмерным
— Вот и мы так подумали, милостивая госпожа! — радостно подхватила брошенный мяч камер-кельнерша.
— Хотя сейчас как раз пора роз.
— Именно. Парк замка Бенрат выглядит как цветочное море. Все сорта роз: просто какой-то парадиз!
Кельнерше теперь больше всего хотелось удалиться — прежде чем будет сказано или произойдет нечто такое, что не подвластно ее контролю, — да и действительно больше не о чем было говорить, нечего здесь делать.
— Вы вообще что-нибудь читаете, деточка? — вдруг суровым голосом спросила жена писателя; и схватилась, как бы неосознанно, за нитку жемчуга на своей шее. — Впрочем, можете не отвечать. Какое до этого дело посторонним?
— У подруги, которая сейчас стелет постель, — с понятной робостью ответила служащая отеля, — я одолжила «Снега Килиманджаро»{403} (копию, сделанную на ротаторе, но карманные издания тоже дешевые): это совершенно замечательный рассказ, написанный американцем Хемингуэем. Может, немножко сентиментальный, пропитанный тоской по возлюбленной, но как раз это и нужно для души, а еще там есть экзотика и описывается, как главный герой познал настоящую любовь. Захватывающе, и действительно о чувствах. Что касается книг вашего супруга, то мы с подругой как раз собираемся посмотреть фильм «Королевское высочество». Наверняка это тоже будет замечательно, ведь там играет Дитер Борше. К тому же старые замковые кулисы…
— Кулисы-то как раз новые. А вот замок, придуманный моим мужем, должен казаться почтенно-старым и похожим на лабиринт.
— Я это и имела в виду.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила супруга писателя. — Между прочим, исполнительница главной роли должна там много ездить верхом.
— Это Лойверик умеет. Верховые прогулки привнесут на экран движение. Разговоры, жеманство и бесплодные мечтания долго выдерживать невозможно.
— Что ж, тем лучше. А вы знаете, что в Америке это называют экшн? Когда в фильме действие постоянно бурлит, когда много треску. Там они считают, что для экрана необходимо сплошное экшн.
— Что ж, наверное и в этом фильме покажут дуэль и гонки с преследованием. Такие вещи доставляют удовольствие.
Молодая женщина повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь, — что тоже было определенным поступком.
Катя Манн осталась стоять у входа и заговорила, будто обращаясь к окну:
— Мне жаль. Я иногда задаю слишком прямолинейные вопросы. Молодежь, конечно, любит ходить в киношку, да и читает, «для души», всякие американские халоймес{404}. Они здесь слишком долго сидели в клетке. Впрочем, все будет, как было всегда: умные поумнеют, а глупые останутся глупыми. И их станет больше. Но эта девочка восхитительная личность, — она на мгновение обернулась, — хотя, пожалуй, чересчур дерзкая.
На жене писателя сегодня не длинная жемчужная нить, как накануне, во время приветственной церемонии, а короткая, повседневная, наполовину скрытая уголками отложного воротника. Темно-синее платье — с белым узором. Пояс, шириной почти с ладонь, охватывает отнюдь не полное, а скорее крепко сбитое тело. Катя Манн — невысокого роста, со слегка расплывшимися лодыжками и икрами. Хоть в молодые годы она и ездила на велосипеде, и много каталась на лыжах, это не спасло ее от такой деформации ног, признака подступающей старости. Живой взгляд карих глаз на уже отмеченном складками лице, губы чуть тронуты бледно-розовой помадой… Она шагнула к столу, положила на него какие-то бумажные листы, развернула принесенную вместе с этими листами газету:
— Эри раздобыла «Райнише пост»{405}. Нам повезло, Томми (и быстро водрузила на нос очки, дужки которых скрылись под
Томас Манн незаметным движением руки стряхнул пепел в фарфоровую пепельницу. Дым он пускал в направлении полуотворенной балконной двери. Гардина раздувалась под ветром, приближаясь к обтянутой брючиной ноге и опять отступая. Даже сквозь тюль можно было разглядеть утреннюю толчею на улице.
— Солнце. Слишком много солнца. Оно всему придает сверх-четкий контур.
— Сколько фанодорма ты принял?
— Не знаю. Две или три таблетки.
— Другие обходятся меньшим количеством снотворных. Но про это ты слушать не хочешь. — Она налила чай. — Ты что, работал вечером над докладом? Я хочу сказать, что до шиллеровских торжеств в следующем году еще полно времени. Тебе пригодилась биография, написанная Карлейлем?
— Я начну с собственных слов. А не с цитаты. Цитирование отдает малодушием: будто человек опасается сам что-то сказать, занять какую-то позицию. Штутгарт… Будем ли мы еще наличествовать к тому времени?
— Но, дорогой…
Он перевел взгляд на летнее — открытое — окно и процитировал, видимо, себя:
— В такую ночь, в майскую ночь, сто пятьдесят лет тому назад, по спящим улицам Веймара несли бренные останки Шиллера{407}…
— Могильная тема — как раз для тебя. Там, где темнее, лиходею вольнее. Браво! Такой зачин это уже полдела. Ночь и кладбище внушают благоговение. А уж потом ты перейдешь к жизни Шиллера.
— Конечно. Отталкиваясь от этой, если можно так выразиться, заключительной сцены смирения перед судьбой, финального благочестия.
— Гляди-ка! Тонко нарезанная изысканнейшая ветчина, вестфальская. Она определенно пойдет тебе на пользу.
Катя Манн подняла вторую крышку. Ароматный ассортимент сыров, дополненный солеными палочками и маринованным жемчужным луком. Импортных олив, ясное дело, нет. Как бы мимоходом, насыпая себе в чай сахар, семидесятилетняя говорит:
— Я хотела избавить тебя от необходимости спускаться в зал для завтраков. Там слишком много любопытных.