Королевский десерт
Шрифт:
– Не, понятно. Кто-то расшибся?
– Пока говорят – пропал. Спрыгнуть спрыгнул, а до поляны, где надо было сесть, не долетел. Вот и все на сей момент.
– И не нашли? А искали?
– Ищем, сегодня возьмемся всерьез. Вчера, сразу как он гробанулся… пропал, они сами пытались – полетали, поглядели, ни черта не вышло, потом нам сообщили, а пока я с ребятами выбрался – стемнело. Подъезжай, поучаствуешь…
– Ладно, буду. Ничего, если побриться не успею?
– Все шутишь. Давай, мне ждать некогда, волонтеры на подходе, в девять
– А если точнее – куда мне рулить?
– По кольцевой до крепостной развязки, оттуда на запад. Проскочишь мимо таможни, заправки, а за кладбищем бери влево, к заказнику, там указатель. Еще полверсты, и поглядывай, по полянам-рощицам будут машины стоять, люди бродить. Не заблудишься. Участок поиска приличный – от рва до демидовской батареи. Работы на день хватит, если еще управимся.
На поиски Борис, разумеется, не поехал. Чего он там не видел? Как выглядит труп, спикировавший с нескольких километров, в целом догадывался, а детально разглядывать желания не было. Вместо этого помчался прямо на аэродром.
август 2016, остров Котлин
– Как зовут пропавшего? Тришин. Полностью? Знаю, конечно. Дмитрий. А отчество – не скажу. Он представлялся «Дима». Владимирович? Может, и так. Откуда его знаю? Да он тут считай за своего. Почему за своего? Часто прыгает. Что значит часто? Каждый месяц по разу, а то и два. Разбился? Кто вам сказал? Ну да, скорее всего. С парашютом? А как еще с самолета прыгают?
Манера рыжего меланхоличного паренька, так называемого «выпускающего», отвечать на вопросы, сначала повторяя их, а потом задавая свои, взбесила Бориса на десятой секунде беседы. Он прибег к сильнодействующему средству.
– Слушай, если это не ты его столкнул, то кто?
– Что?! Столкнул? Ты чего?
– Чего-чего! Человек, может, погиб, а ты тут Ваньку валяешь!
– А я Ванька и есть… То есть зовут меня так. Иван Сергеевич я, Пановец. Я их, прыгунов, который год выпускаю, и никто никогда… И этот на моей памяти не счесть сколько раз…
– Он один был?
– Один? Почему один? Прошлый раз – да, один. И позапрошлый. Раньше не помню. А в этот – с бабой…
– С какой бабой?
– Баба как баба. Молодая, чернявая. Худоватая только. Я еще спросил – весу в тебе хватит? Она не въехала, говорит, у нас хватало… Тогда он ее за жопу взял, приподнял и говорит: «Нормально, командир!» Я думал, она ему по морде съездит! Так дернулась! Чисто недотрога!
– Как понимать – хватит, не хватит? У вас что, лимит?
– Ты сам, наверно, не прыгал? Ага, лимит… Только наоборот. Если меньше полусотни – прыгать вообще нельзя.
– А почему «у нас»? Она нездешняя?
– Нездешняя – это мягко сказано. По документам она англичанка. Сказала, тут учится, в Эрмитаже. Развеяться решила.
– На Острове? Ей на берегу аэроклубов мало?
– На берегу? Там есть, да. Только на прыжки очередь, у нас свободнее. И еще она хотела сверху на Крепость посмотреть, говорит, красиво. Посмотрела. А прыгать там нельзя.
– Почему? На крышу сядет?
Рыжий глянул снисходительно, явно развеселенный очевидной тупостью вопроса.
– Почему на крышу?… Лопух ты, хоть и мент! Насрать нам на крыши. Ветер, понимаешь? У нас остров. Нам их надо так скинуть, чтоб они пришли на площадку и в море ненароком не улетели. Хотя им жилеты дают, ясное дело. Но лучше все-таки над сушей. А тут с утра ветер был восточный, подходящий, а как подошло время выруливать, поменялся, стал наоборот, оттуда, – он показал рукой на запад, – И переменный, порывы то туда, то сюда. Данька им говорит: может, повременим? А он – не, поехали! Полчаса осталось. Ну и поехали…
– Как понимать – полчаса? До темноты?
– Какой темноты? Сам ты темнота! Мы ж работаем до семнадцати. Пока взлетим, поднимем, сбросим… А им спуститься – это тебе не лифт, тоже время. Короче, порядок такой.
– Как-то это… Он, выходит, приехал к концу полетов?
– Приехал? Ну да, на своей тачке. Машина у него классная. А к концу – так он всегда… Наверно, чтоб посвободнее. Все норовят с утра пораньше, а ему ждать неохота. Тут приехал, заплатил, записался, к Михалычу, и на борт.
– К какому Михалычу?
– Как к какому? Михалыч у нас один. Риггер наш.
– Немец?
– Сам ты немец! Риггер – это не фамилия. Укладчик он.
– Укладчик?
– Ну а кто еще? Те, кто любят это дело… ну, прыжки, они себе парашюты сами покупают. Которые от случая к случаю – клубные берут, уже уложенные, а этим, частникам, он всегда переукладывает.
– Зачем?
– Зачем? Ну, ты даешь! Если они сами дома уложат, так через одного лепешки пойдут. Укладка – в этом деле самый главный момент. Вот Михалыч и при деле.
– Так и ему, этому Тришину, тоже он укладывал?
– Тришину? А кто же еще? Он, больше некому.
– То есть если парашют не раскрылся, его вина?
– Вина?! Ты чего? Никогда еще не было у нас, чтоб не раскрылся!
– А вчера?
– Что вчера? А, это… Ну, еще ж неизвестно, в чем там дело. Может, он сам…
– Как это – сам?
– Ну, мало ли…
– А больше ничего особенного не заметил?
– Да поначалу все как всегда. Крепость, чумной форт ей Данила показал, облетели красиво, потом пошли на другой конец, набрали считай предел, они вышли. Ничего особенного.
– Она вроде обиженная была, может, ругалась?
– Да ни фига она не обижалась, еще трепались там, перед выбросом.
– Она по-русски говорила? Ты ж говорил, американка?
– Я сказал американка? Англичанка же! А там – вроде по-русски, он собрался, говорит, до встречи на земле, а она ему: «я ниже» и добавила что-то вроде «три мили».
– Три чего?
– Три мили. Мы поднялись на четыре с половиной тысячи метров. Он просил, давай еще, но Даня уперся – для «Сессны» это потолок. Если еще выше, можно свалиться, тогда всем кранты.