Королевский фаворит
Шрифт:
Монах вдруг направился к двери.
Сначала Кастельмелор не двинулся, пораженный этим неожиданным уходом, но когда монах переступал порог, он бросился за ним и схватил его за руку.
— Ваше преподобие, надеюсь, уделите мне еще минуту, — проговорил он, сдерживая ярость. — Я могу выслушивать советы, даже когда я их не спрашивал, но оскорбления! Вы вошли в мой дом с письмом англичанина, в котором он указывает на вас, как на своего сообщника и слугу Англии. После этого вы еще осмеливаетесь возвышать голос и произносить оскорбления!.. Разве вы забыли, что после короля я первое лицо в государстве и что одного моего жеста достаточно чтобы уничтожить вас?
— Я ничего не забыл, — с презрительной холодностью отвечал монах. — Вы сын Жуана Сузы, который был отважный человек и добрый подданный короля. Но с высоты неба Жуан Суза отрекся от вас, потому что вы клятвопреступник, потому что вы предатель и, может быть, будете убийцей!
Лицо графа покрылось страшной бледностью, на его конвульсивно дергающихся губах показалась пена.
— Ты лжешь! — возмутился он, хватаясь за шпагу. Монах оперся спиной на дверь, из-за которой послышались взрывы смеха придворных.
— Защищайся! — вскричал Кастельмелор в каком-то безумии. — Ты мне говорил, что у тебя есть оружие. Защищайся!
Смех придворных слышался все ближе.
— Вы хотите видеть все мое оружие, сеньор граф? — спросил монах насмешливым тоном. — У меня его много.
— Торопись, а не то, клянусь дьяволом, я приколю тебя к этой двери.
Движением быстрее молнии монах, обернув руку своей рясой, схватил шпагу Кастельмелора за клинок и сломал ее, другой рукой он сбил графа с ног.
— Вот одно из моих оружий, — сказал он, приставив к горлу графа маленький кастильский кинжал, который, как мы видели, он взял с собой, — это самое плохое.
Затем, вместо того чтобы ударить, он поднялся и открыл все створки дверей. Кастельмелор, стоя на одном колене, очутился вдруг перед дюжиной смеявшихся и разговаривавших на галерее придворных.
— Это что такое? — закричали они со смехом.
Монах обернулся к Кастельмелору и три раза осенил его знамением креста.
— Вот мое другое оружие, граф, — прошептал он, — это самое лучшее.
Затем он торжественным голосом произнес латинские слова благословения.
Кастельмелор, дрожа от ярости, был как бы пригвожден к земле. Прежде, чем он пришел в себя настолько, чтобы произнести хоть одно слово или двинуться с места, монах вышел так же, как и вошел: медленным шагом и высоко подняв голову.
Глава XXII. ФРАНЦУЗСКИЙ ДВОР
Изабелла Немур-Савойская происходила из царственного Савойского дома и приходилась родней Бурбонам через двух своих дядей, де Вандома и де Бофора.
Ей было восемнадцать лет, когда ее руки просили для короля Альфонса Португальского, через посредство маркиза де Санда.
Это было в самую блестящую для Франции эпоху царствования Людовика XIV.
Версальский двор служил образцом роскоши и великолепия, славился в завидовавшей ему Европе своими бессмертными знаменитостями, своими невиданными в истории красавицами. Все в нем было велико, роскошно, несравненно; это было время таких полководцев, как Тюреннь и Конде, таких поэтов, как Расин и Мольер, таких художников, как Миньяр и Лебрен, таких женщин, как Севинье и Ла-Вальер. С кафедры парижской Богоматери раздавался вдохновенный голос Босюэ. Люлли перекладывал на музыку стихи Кино, рука Ле-Нотра рисовала волшебные картины Версаля. И все эти полководцы, поэты, женщины и артисты составляли блестящий ореол около главного светила — короля. Король был душой всего общества, он был жизнь и свет, все великие люди его царствования были как бы отблеском его собственного величия.
Он был каким-то полубогом, историю которого должны были писать поэты.
Его любовь была, как любовь Юпитера. Женщины, которых он любил один день, запирались в монастырь, чтобы жить воспоминанием.
Все пели ему хвалебные гимны, и весь свет вздрогнул от изумления, когда один священник осмелился сказать ему с кафедры: «Один Бог велик!»
Франция была спокойна. Фронда 3 рассеялась от взгляда Людовика, как туман от лучей солнца. Воспоминание об этой комитрагической, гражданской войне жило только в сердцах некоторых бывалых и недовольных, похоронивших себя в своих старых феодальных замках. При дворе всякая злоба исчезла, потому что властелин простил.
3
Фронда (фр.) — социально-политическое движение во Франции (1648 — 1653 гг. ), направленное против неограниченной монархии (прим. ред.).
В Версале были только танцы, пение и рассказы о героических подвигах.
Изабелла провела раннюю молодость среди этого великолепия. Ее отец пользовался правами принца крови; ее мать, Диана де Шеврез, снискала большое расположение Анны Австрийской. Прекрасная настолько, что могла блистать даже при дворе, где красота считалась вещью обыкновенной. Имея царское приданое и возможность сделаться наследницей Савойского престола, Изабелла была предметом обожания и поклонения.
Многочисленные претенденты просили ее руки, и когда маркиз де Санда приехал из Португалии с поручением Альфонса, то получил с самого начала такой холодный прием, что посчитал свое поручение неудавшимся. Людовик XIV заметил, что желал бы, чтобы Изабелла выбрала себе супруга между его придворными.
Изабелла не высказала своего мнения. Веселая и беззаботная, она мечтала только о развлечениях и с одинаковым равнодушием смотрела на придворных, которых знала, и на Альфонса, который был ей незнаком.
Действительно, было ли у нее время думать о таких пустяках! Разве не должна она стараться, чтобы каждый вечер ее костюм подчеркивал ее красоту? Разве не должна она выучить новый менуэт? Разве не нужно ей, в особенности, вспоминать о красивом иностранце, который однажды на придворном балу так любезно поднял уроненную ею перчатку и отдал, не взглянув на ее прекрасную обладательницу. Тем не менее она заметила его прекрасные черные глаза, которые, казалось, никогда не улыбались. Его благородная наружность выражала глубокую и безысходную скорбь. Посреди вихря удовольствий французского двора, он оставался холоден и безучастен ко всему. Его чувства, казалось, умерли, а душа витала где-то далеко от Версаля.
Страшное горе неожиданно поразило его среди полнейшего счастья. Этот иностранец был португалец и назывался дон Симон Васконселлос-Суза. Инесса Кадаваль, его жена, умерла.
Все счастье и вся любовь Симона были сосредоточены в ней, поэтому смерть ее уничтожила его, он потерял силу и мужество, даже забыл о клятве, данной умирающему отцу, и, равнодушный к участи Альфонса и Португалии, оставил Лиссабон и уехал в Париж.
Некоторые люди как бы лелеют свое горе; они любят воспоминания и проливают сладкие слезы, думая от тех, кого уже нет. Другие, напротив, боятся мест, бывших свидетелями их прошлого счастья, они борются с сожалениями о невозвратном и с ужасом отталкивают воспоминания, потому что те терзают и убивают их. Последние достойны сочувствия, потому что для первых отчаяние служит сюжетом для элегий. Горе, от которого бегут, но которое цепляется за вашу душу, вот единственное, истинное горе.
Горе Симона было именно таким. Несчастный чувствовал себя слабым против своих мучений и хотел положить им конец. Он хотел, употребляя избитое слово, развлечься, если не забыться. С первого взгляда, брошенного на французский двор, он понял, что лекарство, если только оно существовало, было тут. Его род был известен, в особенности после того, как Кастельмелор вошел в силу. Симон принимал участие во всех праздниках и бросился, зажмурив глаза, в водоворот развлечений.
Но лекарство оказалось недейственным. Не было такого шума, который заглушил бы голос его воспоминаний, не было такого вихря, который мог бы унести его горе. Оно лежало, как давящая тяжесть, которой нельзя ни поднять, ни сдвинуть.