Королевское зерцало
Шрифт:
Вместо дозора воины сложили на вершине горы хворост для сигнального костра, который я должна была зажечь, если мне спешно понадобится их помощь. Но костра этого я так ни разу и не зажгла.
Когда наступила зима, наша маленькая усадьба успела к ней подготовиться. У меня отлегло от сердца, я была уверена, что создала сносную жизнь для всех нас.
К счастью, Харальд на этот раз не поскупился с деньгами. Впрочем, это было бы уж слишком — ведь он оставил у себя и мое приданое, и свадебные дары, которые я получила от него.
В первое время я почти не встречалась
Эти монахи были из Англии, их звали Бэда, Эльфхайх и Августин. С ними жил послушник по имени Пласид, он часто работал у монахов в кузнице.
Пласид был человек добрый, но очень вспыльчивый. После приступа гнева его всегда мучило раскаяние.
Он помогал и нам по кузнечной части. Со временем мы стали расплачиваться с ним и с монахами одеждой.
Только на Рождество брат Эльфхайх в первый раз посетил нас. Не без смущения он поведал о том, что был рукоположен в священники. Он собирался утаить это, потому что опасался, как бы конунг или епископ не заставили его отправлять службу. Ему хотелось бы остаться монахом.
Но он подумал, что не годится оставлять нас без рождественского богослужения.
Потом он не раз приходил к нам и служил у нас обедню. Со временем я познакомилась со всеми тремя монахами. Они были очень разные, и за годы, проведенные на острове, я многому научилась у каждого из них.
Брат Эльфхайх был тихий и робкий. Он научил меня молиться без слов, чтобы душа наполнялась покоем, чтобы все лишнее отступало и в тишине звучала лишь хвалебная песнь, которую всякая тварь поет Создателю.
Брат Августин был из них самый ученый. Когда мы с ним разговорились и он понял, кто были мои наставники в детстве, его охватило горячее желание услышать мои рассказы об отцах православной церкви, а у меня возникло желание почерпнуть хоть малую толику его премудрости. Брат Августин научил меня читать и писать по-латыни.
Но ближе всех мне стал брат Бэда.
Брат Бэда долгое время жил в Ирландии и многому научился у ирландских монахов, мать его была из ирландского рода. Он любил одиночество, любил море и голые скалы. Это все сотворено Господом, говорил он, и мы вместе возносили Богу хвалы за все сущее.
Неудивительно, что мы так хорошо понимали друг друга. Мои наставники учили меня, что человек — это частица всего мироздания, что весь мир, повязанный человеческими грехами, был спасен Христом. Уже с давних пор я знала, вернее, чувствовала нутром, что человек живет в единстве с землей, животными, деревьями и растениями, с водой, бегущей по руслам рек, с ветром и облаками.
Брат Бэда не уставал удивляться окружавшему его миру, о многом размышлял, и нередко мысли его отличались от мыслей других людей.
— Еще неизвестно, была ли вообще святая Суннива, — однажды сказал он мне.
— Кто же тогда лежит в церкви в раках? — спросила я.
— Какие-нибудь ирландские монахи. Вполне возможно, что они пустились по морю без весел и парусов, полагаясь только на Бога и Пресвятую Деву Марию. Ирландские монахи так делают. В поисках пустынных мест, где можно поселиться, они отдаются
Наверное, горстка ирландских монахов пристала и к этому острову. Пещеру они обратили в церковь во имя Архангела Михаила. Люди до сих пор зовут ее церковью Михаила. Не исключено, что монахи могли говорить и по-норвежски — многие ирландцы знают этот язык. Здесь они повстречали язычников, исконных жителей острова, и попытались обратить их в свою веру. Они рассказали язычникам, что их привела сюда Пресвятая Дева Мария.
Но местные жители с недоверием отнеслись к чужеземцам. Может, и правду говорят, что они заподозрили монахов в краже овец. Язычники убили монахов и бросили их тела в пещеру.
Впоследствии жители острова приняли крещение. Тогда они, наверное, поняли, что убили божьих людей, и их стали мучить угрызения совести. Ничего удивительного нет и в том, что они видели знамения у пещеры, где покоились их жертвы.
В конце концов останки извлекли из пещеры и похоронили в раках. Возможно, местные жители помнили, что монахи рассказывали им о деве, которая привела их сюда. Так родилось предание о святой Сунниве.
— Значит, ты считаешь, что никакой Суннивы не было? — спросила я.
— Может быть, не было, а может, и была, — ответил он.
— Тебя послушать, все шло так легко и гладко, — сказал Олав, когда она замолчала. — А мне хотелось бы глянуть на изнанку этой ткани.
Эллисив прикусила губу.
— Не хочешь вспоминать об этом?
— Нет, почему же? Только рассказывать почти не о чем.
Олав больше не задавал вопросов. Но она видела, что он готов ее слушать.
Через некоторое время она снова заговорила:
— Плоть моя так тосковала по Харальду, что я не спала по ночам, но в помыслах моих шла борьба. Борьба между ненавистью и презрением к предателю, каким выказал себя Харальд, и любовью к другому, прежнему Харальду. Я слышала его смех, в котором не было издевки. Вспоминала его руки, ласкавшие меня.
Как ни странно, я все же верила, что Харальд еще любит меня, по-своему, конечно. Многие мелочи говорили об этом.
Только теперь я поняла, как жестоко он ревновал меня к Магнусу. Халльдор сын Снорри гораздо раньше догадался об этом и предостерегал меня. Такой уж у Харальда был нрав: он всегда мстил за причиненные ему муки и унижения. Однако он и не помышлял отсылать меня прочь. Просто все пошло не так, как он задумал.
Но даже если Харальд вопреки всему и любил меня, пути назад для нас не было. Он бы никогда не уступил, это было немыслимо. Да и я не могла простить ему то зло, что он причинил мне. Я не могла принять его условий. Иного будущего, чем жизнь на Сэле, у меня не было.
Мне казалось, я погибну тут от отчаяния, ненависти и тоски.
Я тосковала не только по Харальду.
У меня ныла душа по маленькому Олаву, которого я лишилась. Он был мне особенно дорог, потому что я сама вскормила его, у него не было кормилицы, как у Марии или Ингигерд. Первое время я даже хворала — слишком внезапно пришлось отнять его от груди.