Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
У мужиков — бусы, браслеты, все из пестрых стекляшек. Серьги у многих, или хоть колечки бронзовые в ушах. Я заикнулся, что выглядит гадко, а Доминик возразил:
— Видишь, ты же глядишь на побрякушки, а не на человека? Так они и отводят сглаз. Серьгами — от лица, бусами — от сердца, браслетами — от рук.
Ну да. Это может быть. Если знать — не раздражает. Разве что смешит — ну дикари, что возьмешь!
За деревней пошли предгорья, дорожка сквозь валуны и кустарник. А уж потом эта дорожка вильнула вверх. И пошла потеха.
Я скоро понял, почему Ветер настоял на осликах, а лошадей велел оставить.
Редко где попадалась приличная дорога. Все стежки, тропинки. Дракон уставал идти пешком, взлетал — а может, высматривал что-то с высоты, кто его знает! Но нам, нормальным людям, приходилось считать эти камни своими ногами.
Пару раз прошли места чудесной и странной красоты. Горная речка падала с отвесного обрыва — белая шипящая стена воды, дробится о камни, вокруг маленькие радуги… Или, в другом месте, весь склон зарос вьюнком, а вьюнок цветет мелкими розовыми цветочками, частыми-частыми — розовая патока, и замшелые камни из нее выступают, как орехи из крема… Куда там дворцовому парку! Сам Господь потрудился, хочется остановиться и смотреть, даже дышать тяжело…
А дышать, между тем, действительно, становилось тяжеловато. Я вдруг сообразил, что устал как-то, запыхался… прилечь бы… Глянешь сверху в пролом — а там все такое маленькое, маленькое… в животе все переворачивается… вдруг — раз! — и в глазах темнеет.
Хорошо, что Доминик меня дернул назад, а то я, наверное, улетел бы вниз и потом костей не собрал бы.
— Ух, — говорю. — Тошнит-то как…
А Доминик:
— Посиди минуту. Это от высоты, к ней привыкнуть надо. Останови людей, дай им передохнуть, а то кто-нибудь сорвется в пропасть от головокружения.
Я обернулся к волкодавам — а у половины физиономии зеленые, и дышат они, как рыбы на берегу. Пришлось сделать остановку, чтобы привыкли, но эти горы мне уже совсем не нравились.
Я уселся на траву подальше от края обрыва и осматривался вокруг. Было очень тихо и хорошо — широкий карниз, на котором мы отдыхали, будто кто специально приспособил для отдыха. Головокружение проходило мало-помалу; солдатня перекидывалась шуточками — я решил, что горная болезнь нас отпустила и можно идти дальше. Хотел встать, оперся о камень, не глядя — а под руку попало что-то…
Вроде мягкой свечи на ощупь. Я посмотрел. Картина!
Из камня торчала человеческая рука. Женщины или подростка, я думаю — небольшая. По виду не мертвая плоть, а бледный воск — сквозь полупрозрачную кожу кости виднелись. Рука вырастала прямо из камня, будто человек утонул в камне, как в воде, и браслет из стекляшек, нанизанных на ниточку, наполовину ушел в камень, а наполовину виднелся снаружи.
— Доминик, — позвал я. — Гляди, вроде бы, тут — рука мертвеца…
Доминик наклонился ко мне — тут кто-то из волкодавов завопил басом, и сразу за ним заорал ослик, так, будто его резали. Ослик вскинулся, сбросил поклажу, заскакал, забрыкался — солдаты шарахнулись в стороны, оттаскивая свою скотину — и сверзился с обрыва вниз. А волкодав орал:
— Змеюка, братья!
Змеюка высунулась прямо из камня — вынырнула. Разинула зев — зубы вроде стилетов и красный раздвоенный язык — и зашипела; длинная, гадина, ужасно, но хуже, что толстенная. В такую пасть легко вошла бы крупная кошка. Волкодавов, оказавшихся вокруг, эта дрянь на миг просто в ступор вогнала.
Гадина была мутно-синяя, скользкая и полупрозрачная, вроде бы не совсем настоящая. У меня мелькнуло в голове, что она — неуязвимый демон, вроде мертвяков, но дракон спикировал вниз, как орел на ужа, схватил ее когтями и оторвал голову. Крикнул что-то — и Доминик перевел:
— Он говорит — это нечисть, живая нечисть! Она уязвима и смертна — убивайте!
Я успел подумать, что кричать поздно — змея-то уже издохла — но тут из скальной гряды полезли твари, целыми клубками, как в наших оврагах по весне! Я рубанул ближайшую саблей — лезвие врезалось, как в брусок воска, а срез вышел без кровинки, ровный-ровный — голова отлетела и сплющилась.
Мне показалось, что это очень легко — и вправду было гораздо легче, чем давеча с мертвецами. Я обрадовался и ринулся вперед, рубя змей, как лопухи палкой в детстве — но успел краем глаза увидеть, что две гадины тащут обмякшего солдата в скалу: уже вошла голова и часть плеча. Ослики в ужасе кинулись врассыпную, поскакали по камням козами, раскидывая наш скарб. Волкодавы, быстро сообразив в чем дело, кромсали змей в паштет — но тварей было чересчур много. Укус, кажется, не убивал человека сразу, но лишал сил — и гадюки норовили утащить раненого к себе под землю; две-три впивались в руки и в бока, тянули со страшной силой. Я видел, как дракон ухватил одного волкодава когтями, так крепко, что когти пропороли куртку и кровь брызнула — но вырвал из змеиных пастей.
Дохлые змеи расплывались, как воск на горячей плите, парили — и жирные испарения оседали на лице толстым слоем тухлого сала. Мерзкие головы расплющивались под сапогами мягче, чем свечные огарки, без хруста — но я слышал, как вскрикивают и матерятся волкодавы, когда тварям удается пустить в ход клыки. Я пришел в ярость и тоже принялся топтать тварей, надеясь, что крепкие сапоги из воловьей кожи их поганым зубам не взять.
Общими усилиями мы расправились с гадюками довольно быстро. Скала, из которой они лезли, сочилась отвратительным жиром, но дракон нацарапал на сальной поверхности камня какой-то сложный крючок — и жир начал мало-помалу впитываться внутрь.
— Доминик! — окликнул я. — А что это за знак?
Доминик подошел, зажимая носовым платком плечо. Платок уже промок от крови.
— Это знак драконов, — сказал он ровно, как ни в чем не бывало. — Знак для нечисти, что сюда им хода нет под страхом смерти от солдат принца Ветра. Этот знак вкупе с наказанием, которое мы им учинили, должен вразумить подземных тварей.
— Господи, Доминик, — говорю, — что с тобой? Тебя укусили?
— Ничего, — сказал Доминик и улыбнулся. — Яд вытек вместе с кровью, я надеюсь. Господь не даст мне умереть, пока я тебе нужен. Больно, но вовсе не смертельно.