Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
Ну да, они-то вернулись домой.
Я только сейчас понял, насколько они не люди — им тут нравится!
В город мы, вправду, не входили, но горожан видели — и они нас тоже видели. Городские ворота, в проеме у которых колыхались черно-зеленые лоскуты, охраняла правильная городская стража, а простой здешний народ сновал туда-сюда, по своим делам — врагу не пожелаю такого зрелища!
На каких тварях они тут возили грузы, услышь, Нут! Обычное дело — в город, на базар, по темной дороге, ведущей неизвестно из каких дальних подземелий — а лошадки вроде громадных белесых клещей, запряженных в повозку —
Веселый возчик, ага. Тридцать три раза подумаешь, прежде чем подойти близко.
Наши близнецы были одеты в нормальную одежду, хоть и смотрелись под землей призраками в человеческом платье — а здешние и не прикидывались, что им нужно по-настоящему одеваться. Горожане, похоже, сооружали себе одежду из кусков тумана — уж не знаю, как они его кроили и шили; горожанки все кутались в черный дым, который тек с них шелковыми складками — смотрели громадными глазищами поверх дымных струй, сами вроде столбов дыма над кострами. А на стражниках были только доспехи из… ну, из этой грозовой стали, из которой тени делают мечи. У каждого вместо панциря клубящееся облако, по которому ходят зарницы, а над облаком — жуткая змеиная харя с горящими глазами, в волчьих ушах длинные серьги из маленьких косточек, а лохматый туман на башке заплетен в косу и извивается, как змеиный хвост. И нашим близнецам этот ужас почтительно отсалютовал молниями.
Но на нас самих, на живых, стража так посмотрела, будто мы норовим пройти без пошлины. Яблоня прижалась плечом ко мне, я ей шепнул: "Ничего, они при исполнении", — и тут же Ла сказал:
— Жены человеческого государя — под защитой воинов дворца.
Стражники снова отсалютовали и ровно ничего не сказали, хотя и поухмылялись гнусно, а мы пошли вдоль городских стен, как и собирались. Услышь, Нут — я уже думал только об одном: как бы нам всем, а главное — Яблоне с Огоньком, добраться до мира подзвездного! Из страны теней еще никто живой не возвращался — и я уже ни в чем не был уверен.
Кое-где под ногами был камень, из которого росли каменные стволы, мертвые и влажные, будто облизанные; кое-где всю городскую стену оплетал плющ — как у нас под солнцем, только бледного неживого цвета, и листья у него были жирные, белесые, с какими-то щупальцами с исподу. В камень этот плющ вцеплялся намертво, хищно — трогать его руками не хотелось совершенно.
И цветы на нем слишком уж напоминали разинутые зубастые ротики. Ну давай, мол, сунь сюда палец, если он тебе надоел, ага. Я видел, как в такой ротик попался подземный таракан — только панцирь хрустнул.
Пчелка проворчала, что не станет ни на что тут смотреть, и уставилась себе под ноги. Молния озиралась, виляла хвостом — на Пчелку фыркнула:
— Я тебя за руку, как слепую, не поведу!
Пчелка огрызнулась, что и не нуждается в помощи, положила руку Сейад на холку и прошла вперед — всем видом показывала, как оскорблена и унижена. А Яблоня взяла у меня младенца.
—
Она была такая настороженная, моя госпожа — как птичка, которая клюет крошки на подоконнике. Она сама измучилась всем, что у нас за последнее время произошло, и ножки у нее болели, я думаю — но она держалась, как подобает царице. Чтобы никто не подумал, что она обычная слабая женщина.
Выросла госпожа моя Яблоня за последние несколько дней. Младшая государыня, ага.
Но по-прежнему обо всех думает, хотя уже может приказать, чтобы о ней все думали, возлюби ее Нут. Я бы ее на руках нес, если бы мог; ужасно жалел, что не воин.
А мы шли и шли вдоль городской стены, пока стена вдруг не свернула. Близнецы пропустили нас вперед; вот тут-то все и увидели Реку.
Вернее, Река — это слишком громко сказано. Мы оказались на самом краешке живого мира, на дороге теней — а за этим краем начиналась мутная серость. В ней все тонуло, как в тумане; ни обрыва не было, ни яра, ни просто берега, даже темноты не было — а только серая муть без конца и края. Она казалась ужасно глубокой; никакого просвета в этой глубине не было, зато там что-то…
Услышь, Нут, там что-то копошилось! Я смотрел на это черное в мертвой серости — и понимал, что оно движется, шевелится, но не живое! И — что этого не должно быть!
Никогда, ага. Потому что люди уходят за Реку навсегда, только иногда возрождаясь в детях своих возлюбленных и побратимов. Таков порядок вещей — как он может нарушиться? Иногда очень жаль, что кто-то покинул мир подзвездный, но если он вернулся мстительным призраком или еще похуже — это настоящий кошмар.
Меня даже зазнобило. Яблоня погладила меня по плечу, я почувствовал, как мелко дрожат ее пальцы, и сказал:
— Яблоня, давай, теперь я возьму маленького господина. Я отдохнул.
— Не здесь, — сказала она.
Так держала Огонька, будто кто-то хотел его отнять. Но малышу, по-моему, было удобно — он бубукал и улыбался своей беззубой улыбочкой. Хорошо быть младенцем — пока мать рядом, все кажется совершенно замечательным.
Смотреть на них было жарко и больно.
— Не стойте тут, — сказал Хи. — Надо идти, а то — как знать…
Как знать, что он имел в виду, но Молния подтолкнула меня в спину, а Яблоня напряженно улыбнулась и очень быстро пошла вперед. А Сейад трусила боком, как настоящая собака, излучая такой свет, что линии на ладонях можно было рассматривать, но шерсть на ее спине вздыбилась до самого хвоста.
Потом мы только что не бежали. Стена города теней кончилась; дорога, заросшая бледными полуживыми растениями, уходила куда-то в темноту, она шла вдоль берега — и близнецы то и дело говорили:
— Не смотрите туда.
Попробуй-ка, не посмотри, ага.
Это еще хорошо, что самой Реки не было видно. Вокруг вовсе не темно, а какая-то серость, мутная марь, как холодным пасмурным утром, осенью. Хуже темноты. Я все время думал, что не хочу, не хочу, не хочу тут оставаться, помоги, Нут. Не хочу умирать. Каково-то мертвым быть в этой серости все время? От тоски скулить хотелось. Ведь все, все тут будем…