Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— Кровопийцы! Наши мужья и сыновья гибнут на фронте, а нам даже сахару к чаю не дают!
— Ломайте двери! У них есть на складе!
— Ломайте! — надрывался Аркашка Папафилов, — крокодилы! Эксплуататоры! Изверги трудового народа!
Воры всегда появляются в толпе во время подобных заварух, вдруг да и удастся чем-нибудь поживиться.
Тут же был и Саввушка Шкаров, на груди у него висела ладанка, в которой была зашита бумага с таким текстом: «Настоящим удостоверяется, что Савва Игнатьевич Шкаров является русским патриотом и имеет благославление Григория Ефимовича Новых на уничтожение всех врагов Российского престола и православия. Что и удостоверяется.
Манасевич-Мануйлов».
Савва по утрам крестился двухпудовкой не менее двадцати раз. Руки у него были такие, что мог лом согнуть. И хоть он и сам был собственником, всегда был не прочь пограбить чужое добро. Он просунул пальцы под железные шторы на окнах, поднатужился и сорвал их. Тут же булыжниками вышибли толстое бемское стекло. Аркашка одним из первых влез в бакалейный магазин Голованова. Сразу кинулся к кассе. Черта с два! Пусто! И никаких товаров в витринах или на полках. Вот проклятые купчишки! Все предусмотрели. Аркашка схватил с прилавка весы — пригодятся, правда, гири куда-то попрятали. Да некогда тут разбираться, надо ноги уносить, пока конная полиция не подоспела. Аркашка выскочил с весами в проулок, и только его и видели.
Ваня Смирнов в это время ехал в легкой коляске по весенней грязи в сторону психолечебницы. В кармане на случай у него лежал револьвер, в большом крокодиловой кожи портфеле были две черных бутылки с французским вином, несколько колец колбасы, белый хлеб. Ваня ехал навестить несчастливого дружка своего, Колю Зимнего. Его обвинили в страшном убийстве, потом признали невменяемым и отправили в эту самую лечебницу.
И вот — показались строения больничного городка в сосняках и кедрачах. Кучер осадил коня возле парадного входа. Молодой Смирнов сбросил пальто на руки подбежавшему швейцару и поднялся по лестнице к кабинету профессора Топоркова. Попросил сестру милосердия доложить.
Через минуту профессор Топорков уже встречал Ваню на пороге своего кабинета.
— Иван Иванович! Дорогой! Какими судьбами? Неужто вас заинтересовала медицина?
— Не называйте меня с отчеством, Николай Николаевич, молод ведь еще. Я приехал к другу. У вас находится Коля Зимний, мы с ним дружны, что с ним, как его здоровье?
— Ну, можно сказать, что он относительно здоров, мы его наблюдаем. Вы хотите с ним встретиться?
— Не только встретиться, но прокатиться по бору на извозчике.
— Покататься вам с ним, к сожалению, не придется, он ведь у нас находится в арестантском отделении, под охраной, и выпускать его оттуда нельзя. Вас туда я могу проводить, и беседуйте с ним, сколько душе угодно!
— Но Николай Николаевич, Коля ни в чем не виноват, я ручаюсь, на него возвели напраслину.
— Ну, ручаться ни за кого нельзя. Бывает так, что человек что-то сделает в состоянии аффекта, потом сам ничего не помнит. Бывает, на людей затмение находит. Болезнь такая.
— Эх! Николай Николаевич! Болезнь! Вы слышали, что еще двух жительниц Томска постигла судьба Белы Гелори? Нет? Ну, так я вам скажу. Два дня назад нашли еще одну девушку из румынского хора с такой же ранкой на шее, обескровленную. И сегодня нашли служанку Ковнацких, умерщвленную все тем же способом. А между тем Коля Зимний сидит у вас под охраной. Он не отлучался в эти дни из лечебницы? Нет? Так как же все это объяснить? Вы и теперь будете считать Колю виноватым?
— Обвинять и оправдывать — дело суда и полиции. Мое дело — лечить. Коля сюда направлен по решению суда.
— Николай Николаевич! Дайте же вы ему подышать свежим воздухом! Отпустите на прогулку, под мою ответственность, хотите — расписку напишу?
— Но, Иван Иванович, вы меня ставите в затруднительное положение. Если Зимний поедет с вами кататься и сбежит, мне никакой вашей распиской не оправдаться.
— Да не сбежит он! Я его успокою, расскажу, что и после его заточения случаи нападений на женщин продолжаются.
— А вот это ему говорить нельзя! Ни в коем случае! От этого его болезнь только обострится.
— Да нет у него никакой болезни! Я же знаю.
— Этого никто не знает, — сказал профессор, — психические отклонения могут быть у совершенно здоровых людей. В сущности, все люди — психи и шизофреники, только в разной степени.
— Эта ваша теория только подтверждает, что Коля — нормальный человек.
— Ладно, уговорили, разрешу я вам с ним покататься по бору, только про новые убийства вы с ним не говорите, дайте честное слово.
— Даю.
Уже через минуту они забрались в коляску. Коля отвык от свежего воздуха, отвык от своей обычной одежды. После больничного халата ему было странно надеть костюм и пальто. Он втягивал голову в плечи, словно ждал удара, согнулся, обвис, словно из прежнего бодрого и стройного юноши вытащили стержень.
— Вот мы и встретились! — сказал Ваня. — Я бы заехал к тебе и раньше, да папаша меня торопил с подготовкой к свадьбе, всех загонял и мне не давал ни минуты роздыху. Давай-ка там вон на скамье садовой закусим, я прихватил все, что нужно. Может, вино тебя взбодрит.
Они прихлебывали вино из черных бутылок, жевали колбасу и ситный.
— Ты женишься и ты будешь счастлив, и я тебя поздравляю! А я конченый человек, псих, дурак! На мне пятно на всю жизнь, да я, может, и сгнию в этих стенах… — заговорил Коля, когда вино произвело некоторое оживляющее действие.
— За поздравления спасибо! — сказал Ваня. — Но эта свадьба совсем не кстати, мне и жениться вовсе не хочется, только воля батюшки. И теперь я очень хочу помочь тебе. И есть у меня все основания думать, что скоро тебя отсюда отпустят. Может, я в тот момент буду не в городе, может, меня батюшка по делам за Урал пошлет… Так вот… возьми этот бумажник… Тут столько денег, что ты сможешь жить достойно.
— Но на мне пятно на всю жизнь, меня нигде не примут в службу!
— Это, кажется, поверь мне, я знаю, обстоятельства, ты скоро будешь полностью оправдан.
— Как хоронили Белу?
— К чему тебе? Ее не вернешь, ты молод, ты встретишь еще женщину. Хоронили ее хорошо. Два румынских оркестра, мужской и женский, скрипки так и разрывали сердца на части. И провожали весьма достойные люди, в том числе сам арендатор второвской гостиницы господин Алифер!
— Ну, спасибо тебе, Ваня, за то, что навестил, а деньги я не возьму. И дело не только в том, что я не смогу потом отдать долг, но куда же я дену эти деньги в тюремном подвале за решеткой?