Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— Здесь хранится отремонтированное, почищенное и смазанное оружие, — пояснил Гришин, — патроны, снаряды и гранаты у нас в другом складе, верстах в трех отсюда. Все, кто обслуживают оружие и охраняют его, живут тут в лесу, в охотничьих избах под видом охотников. Я потом покажу вам карты наших схронов. На всякий случай. Мало ли что со мной может случиться. Вы знаете, что подпольные военные организации готовятся к восстанию в Мариинске, Тайге и других городах и поселках губернии. Восстанет Томск, поднимется и вся Сибирь. Из центра шифровкой мне предложено командовать силами местного сопротивления, вы, Анатолий Николаевич, названы начальником штаба. Вот, теперь вы все знаете.
Я передам вам зашифрованные места наших явок в Томске, псевдонимы ответственных за операцию людей. С первыми теплыми днями Анатолий Николаевич начинайте готовить штурмовые группы, под видом томского велосипедного общества. Соответствующее удостоверение вам выправлено, у меня в Аникине хранится приготовленное для вас оборудование: велосипеды, самокаты, шлемы, краги и прочее. Местные крестьяне уже привыкли к тому, что с наступлением весны разные спортивные общества прибывают в здешние леса и состязаются тут на полянах в беге, боксе, прыжках, катании на самокатах. Правда, теперь время суровое, но все равно никто не будет удивлен, они всех городских считают чудаками, которые во все времена занимаются, всякой чепухой.
Ну, а теперь последуем мудрому предложению прапорщика Вершинина, вернемся в избу, примем что-нибудь для сугреву…
Вершинин приготовил жаркое из мяса молодого лося, самогон у него был настоян на калине, отчего имел особенно приятный привкус.
— Христос воскресе! За нашу победу, господа! — произнес тост Гришин.
— Воистину воскресе! За победу! — ответили дружно братья Пепеляевы…
К вечеру они вернулись в Аникино, где на даче полковника Гришина детально ознакомились с планами будущего восстания. Дата его из соображений соблюдения конспирации Алексеем Николаевичем не была оглашена.
Разлука, ты разлука!.
Алексей Криворученко, освободив Колю Зимнего из заточения, спросил его адрес. Коля объяснил, что живет во второвском общежитии на углу Почтамтской улицы и Благовещенского переулка.
— Ладно! — сказал юный комиссар. — Сегодня состоится совет, и как раз в гостинице «Европа». После совета я потолкую с товарищами, куда бы тебя пристроить. Сделаем так, чтобы ты был полезен революции, и чтобы у тебя было время на учебу. Нам нужны кадры. Подожди день, другой. Решу вопрос и сам зайду к тебе, сообщу…
Совет собрался в той самой обширной комнате, где когда-то останавливался владелец гигантского здания Второв. И комиссары смотрели в то самое окно, в которое когда-то Второв увидел валявшегося на травяном откосе пьяного Федьку Салова и потом зло над ним пошутил.
Председатель томского губернского совета Алексей Иванович Беленец сидел во главе стола. Далее — все члены Совета. Здесь же был Вениамин Давыдович Вегман, редактор газеты Совета — «Знамя Революции». Около тетрадки он поместил несколько остро заточенных карандашей. Он был готов запечатлеть волю партии. Его длинные волосы то и дело падали ему на глаза, и он встряхивал головой, откидывая их назад.
— Буржуи только и мечтают о том, чтобы задушить нашу власть. Если мы допустим разруху, мы, действительно, падем. А мы еще продолжаем проявлять мягкотелость! Более этого терпеть нельзя. И все товарищи должны понять важность момента. Большевиками взята власть, вот и нужно эту власть употребить в должной мере, — при этих словах Беленец посмотрел на Криворученко, тот был в новой кожаной куртке, ремни портупеи скрипели, как январский снег на тротуаре.
Лицо молодого человека исказила судорога. Он вскочил:
— Я к себе этого не отношу! — воскликнул он. — Я сделал главное: конфисковал все виды частных самолетов, моторов, самокатов, я у Макушина единственные в городе аэросани забрал. Не так-то просто было найти шикарные моторы Смирнова и Вытнова. Они их спрятали у лесников, в тайге, но я нашел. Я истребил сотни самогонных аппаратов, обыскал многие десятки подвалов. Я кручусь, как белка в колесе…
— Все мы крутимся! — отвечал Беленец, — немало зерна и прочих съестных припасов припрятано купцами в монастырях. Там можно поискать и деньги, и оружие. Контрреволюцию надо давить повсюду, где она возникает. Вообще-то, это ведь, Божеское дело — помогать голодным детям! — сказал Беленец, открывая блокнот. Вы начните-ка с женского монастыря. На заимке у них огромные поля, дойные стада. Так что и зерно и масло у них есть. Пусть подтянут пояса. Божьим слугам надо чаще поститься.
Криворученко покраснел, руки его сжали край стола с такой силой, что пальцы побелели. Вегман строчил в тетрадке, карандаши крошились. Большие напольные часы били тихо и задумчиво, они пережили трех царей, Временное правительство, теперь им довелось отсчитывать время при Советах. Часам было все равно. Да и что такое — время? Люди условились, что оно есть, а его, может, и вовсе нет? Но у людей, как и у всех животных, есть животы, и чтобы жить, надо эти животы время от времени наполнять.
Был конец мая самое благостное время весны, когда Криворученко прибыл к женскому монастырю на моторе в сопровождении двух красногвардейцев и стал требовать к себе мать игуменью.
— Хочу говорить с главной. Нет, ни в какие ваши покои и храмы — не пойду. Пусть сама выйдет к должностному лицу.
Пожилая, почти восьмидесятилетняя, игуменья Анастасия Некрасова не понравилось Алексею сразу. Вышла из храма, стала на крыльце и звонко возгласила:
— Я вас слушаю, сын мой!
— Я тебе не сын! — разъяренно крикнул Криворученко. — Не нужна мне такая мать, которая жрет хлеб с маслом и пьет монастырское вино, в то время как сотни пролетарских детей пухнут от голода! Открывай подвалы и ледники, я реквизирую твои продукты!
Анастасия Некрасова отвечала достаточно сурово:
— Наш монастырь общежительный, ему никогда не было помощи государства. Продукты принадлежат не мне, а сестрам, которые их произвели, нашим прихожанам, которые помогали осваивать монастырскую заимку. Мы содержим приют для одиноких женщин. Это ли не доброе дело? На поддержку сирот давали и на прочие богоугодные дела достаточно. Но подвалы свои растворять перед тобой не стану. Чем ты лучше бандита с большой дороги, который посягает на чужое?