Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— Знаем, все понимаем! — успокоил его Аркашка, — сами тоже военные. Только отвоевали уже, по ранению списаны.
Прошли в дальний конец вагона, Савелия усадили, прислонив к стенке и положив голову на столик. Уснул, дескать, парень и все тут. Аркашке не терпелось проверить содержимое баула. Он шепнул:
— Савелий все равно спит. Не заскучает. Давай-ка выйдем в тамбур, добычу раздербаним, да заодно и покурим…
Вышли в тамбур закурили. Аркашка нашел в бауле еще две пары шелкового белья, яблочный пирог в белой тряпице, отварную курицу в промасленной бумаге, серебряный портсигар, в котором были папиросы «Дюбек». Было там и две бутылки первосортного коньяка знаменитого винного завода Шустова. Протянул бутылку коньяка Федьке, обозначив на ней метку пальцем:
— Тяни вот досюда.
Федька запрокинул голову и забулькал коньяком. Тем временем паровоз прокричал отходную, и застучали колеса — все быстрее, быстрее.
— Ну, прощай Омск! Век бы тебя не видать! — сказал Аркашка и вдруг воскликнул, — эй-эй! Ты уже метку перешел! — и выдернул у Федьки бутылку, как мамаша соску у младенца.
Выпив свою долю, Аркашка — размечтался. Довезти бы этого Савелия в Томск. Получить с барыньки обещанное. И можно будет погулять по кабакам, девок хороших поиметь, да подобрать себе подельщиков сильных молодых, свою отдельную шайку организовать. Тогда и Цусима не сунется. А как с Федькой быть? Да очень просто! Ему дать на водку, да на новые костыли. Да выпилить несколько георгиевских крестов, надфилечками, повозиться с оловом, с пайкой. Кресты самодельные на грудь Федьке навесить. Пусть доходом с Аркашкой делится…
Аркашка и Федька вернулись в вагон и… не нашли на своем месте Савелия! Там сидели два солдата, пили водку и закусывали хлебом с тюлькой.
— А где же Савелий, который тут был? — воскликнул ошеломленный Федька. — Вы куда его дели?
— Никуда мы его не дели! — сказал рыжий-прерыжий веснушчатый, ваш друг сказал, что покурить пошел, да что-то не возвращается.
— Он ска-азал? — протянул Аркашка. — Он ска-азал? Да как же он мог сказать, если он покойник? Покойники, вообще-то, не курят. Им сам адмирал Колчак курить запретил! — видя, как изменились лица солдат, Аркашка добавил уже вполголоса:
— Вот что, мужики! Этого Савелия нам заказала томская барынька из омского морга к ней доставить. И золотом обещала заплатить. Это ее сынок. В Омске нас обобрали. Гроб не на что купить. Решили Савелия просто в вагоне везти. Говорите правду — куда он делся?
Конапатый сообщил свистящим шепотом:
— Нас полковник послал отвезти коллекцию самоцветов в Каинск, где его жена находится. В Омске-то нынче неспокойно. Да. Чемодан с камнями тяжеленный, стал я на верхнюю полку поднимать, не удержал, он трахнул вашего Савелия по темечку. Видим — умер! Ну, мы схватили его под руки, поволокли в тамбур под видом пьяного, мол, пусть проветрится, а там и спихнули с поезда.
— Твою мать! — сказал Аркадий, минут двадцать прошло? Так? Берите чемодан с камнями и айда все вместе Савелия выручать, друг у меня — хромой, один я не справлюсь. Рыжий-конопатый почесал затылок, сказал:
— В этом чемодане — пуда три или боле. С ним бегать-прыгать не приходится. Пусть Васька везет чемодан в Каинск. А я, так и быть, с вами пойду, моя вина, мне и пропадать. Между прочим, меня Степкой кличут.
Рыжий пожал руку Ваське, допил водку. Он лихо нахлобучил косматую шапку и, впереди всех, помчал в тамбур. Там он достал из кармана целую связку ключей. Отпер поездную дверь. Стоял, вглядывался в метель, потом сказал:
— Как поворот будет, так и прыгаем. На повороте он ход сбавляет.
— Смотрю я на тебя, ты похож на меня, — сказал Аркашка, — недаром мы оба рыжие.
— Там разберемся! — отвечал Степка, — ну, господи благослови!..
Подать козлу сигару!
Выручальщики покойника спрыгнули с поезда вполне благополучно, машинист на крутом повороте так замедлил ход, что поезд можно было догнать простым скорым шагом.
— Слава тебе господи! — перекрестился Федька после удачного прыжка с поезда. — Мог бы вторую ногу повредить, тогда бы — хана.
— Это сколько же верст успел поезд отмахать, после того как вы с него нашего Савелия скинули? — сказал Аркашка, озирая засыпанную снегом безжизненную равнину. Кочки, присыпанные снегом — до самого горизонта. Все безжизненно, только возле железнодорожной колеи снег почернел от угольной пыли.
— Верст десять, пожалуй, — задумчиво сказал Степан.
— Хорошо, если десять. Ты хоть в шинелке, а мы с Федькой раздеты, да еще он хромой, ну, брат, я тебя загрызу, ежели пока мы шкандыбаем, нашего Савелия волки слопают. Что же тогда я скажу его несчастной матери?
Степан испуганно моргал:
— Мы же не нарочно.
Они пошли в неизвестность. Шпалы имели ту особенность, что располагались то шире, то уже. Шагать по ним неудобно, и ступать мимо них тоже нехорошо: того гляди, запнешься. Особенно был удручен этим охромевший Федька. Аркашка на ходу матерился, причем ругательства не повторялись не разу, он имел их такой запас, что хватило бы материться до самого Омска.
И полчаса не прошло, а они уже выбились из сил. Аркашка схватил за ворот Степана:
— Вытряхайся из шинелки! По очереди будем в ней щеголять! Сейчас моя очередь, потом Федьке поносить дам, а ты пока померзни.
А через минуту за поворотам они увидели несколько длинных глинобитных мазанок, каменную железнодорожную будку, и один деревянный дом. От этого поселения к нашим путникам с громким лаем мчались огромные лохматые псы.
На крыльцо деревянного дома выбежал человек в форме железнодорожника, свистнул собак, они немедленно побежали обратно. Черно-шинельный человек вглядывался в путников. А когда они приблизились, строго спросил:
— Кто такие? Документы есть?
Аркашка торопливо пояснил, что ездили в Омск за трупом убиенного томского юнкера Савелия. Но в тоннеле под названием Карлушка их раздели и деньги и документы забрали. Повезли покойника прямо в купе поезда, и вышло, что на мертвого Савелия солдаты уронили чемодан, испугались, что зашибли его, да и скинули на ходу. Теперь вот они сами слезли с поезда, ищут Савелия.
— Так ты из Томска? — сказал железнодорожник, — опиши-ка мне, братец, Второвский пассаж.