Космонавты живут на Земле. Книга 2
Шрифт:
«Здравствуй, Ириша! — воскликнул я. — Какая же ты, право, взрослая!»
«А как же! — вмешался Игорь Петрович. — Уже студентка пединститута».
Я пристальней на нее поглядел. Куда девались выпирающие ключицы и острые в ссадинах коленки! Глаза удлиненные, пышная волна светлых волос на голове. Иришка преодолела робость, призналась: «А мы сюда третий год ездим и ни разу вас не встретили, Павел Иванович».
«Да-да, — подтвердил и Колычев, — что-то ты, брат, того — пренебрегаешь Черноморским побережьем».
Ириша в глаза мне смотрит и с доброй насмешкой прибавляет:
«Да разве, папа, северного медведя легко в край магнолий и кипарисов вытащить!»
Снова побежали дни, какие-то особенные, легкие. Мы лазили по горам, катались на глиссере, заплывали вдвоем с Иришей далеко от берега. По вечерам она играла нам Грига и Шопена. Едва ли она была безукоризненной исполнительницей, но нам нравилось. По воскресеньям мы ходили обедать в маленький портовый ресторанчик: Колычев, Ириша и я. Мы спускались в подвал по узкой деревянной лесенке, распивали бутылочку рислинга. Оглядывая низкие своды, Ириша пускалась в отчаянные импровизации о пиратах и купцах, которые в древности могли, по ее мнению, посещать подобные кабачки. Игорь Петрович в эти минуты спешил ее прервать и начинал вспоминать фронтовое прошлое, путь нашего полка. Почему-то он много рассказывал о моих воздушных боях. Ириша слушала с остановившимися глазами, ее захватывала наша авиационная романтика. А мне становилось неловко от того, что мои воздушные бои в изображении Колычева становились очень преувеличенными. Однажды я его даже перебил:
«Игорь Петрович, Ирише уже наскучило. Ты бы лучше о себе рассказал».
Ириша улыбнулась:
«Не слушай его, папка, ты очень интересно говоришь».
А он засмеялся:
«О себе? Не шути, Павлуша. Я же был начштаба и в основном реляции на подвиги сочинял, а не совершал их!»
Очевидно, и о моей беде рассказал он Ирише. Выдался как-то ветреный вечер. Купаться было опасно, на бетонный мол набегали волны в шесть баллов. Мы были на веранде санатория вдвоем с Иришей. Клавиши пели под ее пальцами. Неожиданно она захлопнула крышку рояля и тихо спросила:
«Павел Иванович, а это правда, что вы разошлись с женой?»
Я поднял голову. Никогда не забуду этих тревожных, полных ожидания глаз. Ответил коротко:
«Да, правда».
Ириша или не заметила сухости моего тона, или сделала вид, что не обратила на него внимания.
«Я ее на одном концерте слушала, — сказала она, — красивая женщина, и поет ничего. А вам не жалко, что вы больше не с ней?»
Я пожал удивленно плечами: мол, не знаю. Вдруг Иришкины глаза потемнели, расширились, и она гневным шепотом заговорила:
«Она злая, гадкая, низкая! Как она посмела принести такую боль вам, хорошему, доброму и честному!»
Я никогда не видел Иришку такой ожесточенной. Сделал попытку улыбнуться:
«Да ты постой, не шуми, успокойся».
Но она с заблестевшими от слез глазами топнула босоножкой и упрямо повторила:
«Нет-нет, не смейте мне возражать! Она злая, гадкая, низкая».
Иришка убежала с веранды, а я пошел к себе. В ту ночь долго не спал, тянул папиросу за папиросой. У меня не оставалось никаких сомнений: Иришка в меня влюбилась. Первое робкое чувство! Мы обязаны его замечать и щадить. Надо беречь первую любовь человека и не всегда давать ей разгореться. Что я мог, бывалый тридцатишестилетний человек, противопоставить этому наивному, горячему чувству? Уйти в себя, как улитка в раковину, и сделать вид, будто ничего не понимаю? Вероятно, так было бы педагогичнее, но я уже не мог. Да и какой из меня, фронтового летчика, педагог! Видно, все-таки проснулся во мне эгоист. Слишком дорогой показалась внезапно эта девушка.
На другой день как ни в чем не бывало мы встретились на пляже. Ни одного слова о вчерашней вспышке. Мы любили с Иришей заплывать от берега далеко, километра аа полтора, а то и за два, так что наши головы на ровном темно-голубом фоне воды почти терялись из виду. В санатории все к этому привыкли и нашими исчезновениями не интересовались. Игорь Петрович, пока мы плавали, примыкал к какому-нибудь кружку отдыхающих, слушал чужие разговоры, вставлял в них несколько своих одобрительных или порицательных фраз, в зависимости от того, о чем говорили, или в «книга» играл. На этот раз он, придя на пляж, увлекся шахматами и с соседом по палате пожилым инженер-полковником разыгрывал какой-то сложный дебют. Ириша подошла ко мне. В желтеньком скромном купальнике с вышитой розой на груди выглядела она словно отлитой из бронзы, до того была стройной и загорелой. Поправляя розовую шапочку, спросила:
«Поплывем?»
Я молча закрыл и открыл глаза.
«Вот видите, — засмеялась Ириша, — мы даже без слов понимаем друг друга».
Вода была мягкая, бархатная, какая бывает только на Черном море. Мы быстро отплыли от берега, оставив позади себя толпу ныряющих и барахтающихся курортников. С каждым взмахом руки вода казалась все плотнее и теплее. Так и думается, что твои скованные солнечной дремой движения излишни, вода и так уже держит твое тело на своей соленой поверхности. Оглянешься назад — силуэты купающихся у берега уже растворились в голубом воздухе, да и сам берег с панорамой белых, сверкающих на солнце санаторных построек отодвинулся далеко-далеко. Одно лишь солнце, бьющее в глаза, линия горизонта и бескрайняя, убегающая вперед ширь моря да розовая шапочка Иришки, подпрыгивающая на волне рядом, — и ничего больше.
Мы заплыли так далеко, что очертания берега стали таять в знойной послеполуденной дымке. Нас никто не видел и не слышал. Ириша плыла на боку, спокойно отфыркиваясь. Я видел ее повернутое ко мне загорелое лицо, яркие, как морские брызги, глаза, зубы, чуть обнаженные в подбадривающей улыбке. Она попробовала было запеть всем полюбившуюся в те годы песню о соловьях, которых просят не будить уставших солдат, но сорвалась и, весело расхохотавшись, крикнула:
«Голоса не хватает, Павел Иванович! Глубина-то какая под нами!»
Я попробовал отшутиться и подпел: «Высота, высота поднебесная, глубина, глубина океанская!» Она еще веселее расхохоталась:
«Врете, Павел Иванович. И у вас нет голоса!»
«Ириша, это же неделикатно. Старшему — ив таком тоне!»
Ириша фыркнула и закашлялась:
«Ой, я полморя выпила от смеха, Павел Иванович! Да какой же вы старший? Вы лучше всех моих ровесников. Лучше и моложе! И не спорьте! Если бы я считала вас старшим, я бы и на пятьдесят метров от берега с вами не поплыла. Вдруг инфаркт миокарда, недомогание печени или еще что-нибудь...»
«Например, замедленность речи».
«О! Этим вы давно страдаете, — уколола Ириша, — поэтому и произносите сегодня слова в час по чайной ложке».
Она окунула голову в темную массу воды и ладонью вытерла лицо. Ириша никогда не говорила первой: «Поплывем назад», а ожидала, когда это предложу я, и, кокетливо покачивая головкой, просила: «Назад, так рано? Ну, Павел Иванович, ну, хороший, ну, миленький! Давайте еще метров сто вперед?» И я уступал. Проплыв немного, она поворачивала к берегу. Ей не нужны были эти лишние метры. Ей надо было настоять на своем. Так и на этот раз было. Когда мы повернули назад, оставив за собой необъятный простор открытого моря, берег показался еле видным. Даже жутковато стало оттого, что мы так от него уплыли. Вероятно, эта мысль промелькнула у обоих сразу. Несмелый ветерок пронесся над морем, покрыл его легкой рябью. Волна пошла нам навстречу от берега, и мне показалось, что плыть стало труднее. Где-то справа над поверхностью моря образовался фонтан брызг, и мы увидели поднявшееся над головой туловище дельфина. Хозяин черноморских глубин важно осмотрел свои владения и скрылся под водой. В те годы не было в ходу теории о высокой организованности дельфиньего мозга и легенд о том, как дельфины спасают незадачливых купальщиков, попавших в беду. Наоборот, многие думали, что дельфины нападают вдали от берега на людей, стараются их «заиграть», не выпустить из моря. У Иришки вздрогнули голые- мокрые плечики, поднимающиеся над водой. Она сделала несколько энергичных движений и метров на пять обогнала меня.