Космос
Шрифт:
– Ну, что там опять?… – закипятился Леон. – Может, вы присоветуете? – смиренно обратился он к Фуксу. – Идем смотреть стрелку и палочку…
Жарко, один из тех часов в маленьких комнатах на первом этаже, когда душно, и заметна пыль в воздухе, и охватывает усталость, у меня ноги болели, дом был открыт, и постоянно что-то там, где-то там, птица пролетела, вообще звенело, Фукс говорил: «…здесь я согласен с паном директором, во всяком случае, хорошо, что мы поговорили, и, если кто-нибудь заметит что новое, мы сразу, господа, должны об этом узнать…» Дроздовский. Дроздовский. Все это – с трудом выползающее из вязкой тины, заплутавшее во тьме, как некто, уже сумевший выбраться до половины, уже вставший на колени, чтобы вновь провалиться, о, сколько, сколько деталей нужно иметь в виду… Я вспомнил, что еще не завтракал. Болела голова. Я хотел закурить сигарету, сунул руку в карман, спичек не было, спички лежали на другой стороне стола, рядом с Леоном, попросить или не попросить, наконец я показал ему сигарету, он кивнул, протянул руку, подтолкнул коробок в мою сторону, я протянул руку.
6
Похоронили его за оградой, у дороги. Этим занялся Людвик, когда, вернувшись из конторы, обо всем узнал. Отнесся он к этому с досадой, буркнул «варварство», прижал к себе Лену, потом принялся закапывать кота в канаве. Я слонялся из стороны в сторону… об учебе, конечно, не могло быть и речи, вышел на дорогу, вернулся, походил по саду. Издалека, осторожно, чтобы никто ни о чем не догадался, я осмотрел старую ель и бревно, по которому колотила Манся,
Я зашел даже в пустую комнату для гостей, где впервые увидел Лену и ее ногу на железе кровати. Возвращаясь, я задержался в коридоре, чтобы вспомнить скрип половиц, когда в ту, первую, ночь вышел поискать Фукса. Отыскал стрелку на потолке, осмотрел пепельницу и нашел взглядом кусочек пробки на шейке бутылки – однако все мои наблюдения были бессмысленны, я просто смотрел, и ничего больше, и чувствовал себя среди этих мелочей слабым и неуверенным, как выздоравливающий после тяжелой болезни, для которого мир сужается до жучка или солнечного зайчика… и одновременно как человек, который после долгих лет пытается воссоздать для самого себя неведомую, непонятную прошлую жизнь (я усмехнулся – вспомнился Леон с его минутами и секундами)… чего же я искал, чего? Основной тональности? Начальной мелодии, какого-то стержня, вокруг которого моя история здесь могла бы оформиться, сложиться? Но рассеянность, не только моя, внутренняя, но и наползающая извне, от многообразия и чрезмерности, от хаоса и мешанины, не позволяла ни на чем сосредоточиться, одна мелочь отрывалась от другой, все было одинаково серьезным и несерьезным, я приближался и отдалялся… Кот. Почему я задушил кота? Рассматривая комья земли в саду, такие же, как и те, которые мы исследовали с Фуксом, двигаясь по маршруту, указанному стрелкой (когда я по щетке определил направление), я подумал, что было бы легче ответить на этот вопрос, если бы мои чувства к ней были более определенными. Что же это, размышлял я, раздвигая траву, такую же, как и тогда, что? Любовь, да какая там любовь, страсть, да, но какая? Начнем с того, что я совершенно не знал и не понимал, кто же она, какая она, слишком путаная, неопределенная, расплывчатая (думал я, всматриваясь в континенты, архипелаги, туманности потолка), она была неуловима и мучительна, я мог представить ее себе и так и сяк, в ста тысячах ситуаций, подходить к ней с той и с другой стороны, терять ее и находить, вертеть ею на все лады, но (тянул я дальше нить размышлений, внимательно осматривая участок между домом и кухней с белыми деревцами, привязанными к подпоркам крепким шнурком), но не подлежало сомнению, что ее пустота засасывала и поглощала меня, она и только она, да-да, но, размышлял я, теряясь взглядом в изломах неисправного водосточного желоба, но чего я от нее хотел? Приласкать ее? Помучить? Унизить? Возвысить? Хотел я с ней свинства или херувимства? Для меня было важно, валяться с ней или обнять ее, прижать к груди. Ведь я не знаю, не знаю, в том-то и загвоздка, что я не знаю… Я мог бы взять ее за подбородок и заглянуть ей в глаза, не знаю, не знаю… И плюнуть ей в губы. А ведь она камнем лежала у меня на совести, являлась, как из сна, с тяжелым, тянущимся, как распущенные волосы, отчаянием… Тогда кот казался еще страшнее…
Слоняясь, я добрел до воробья – и это несмотря на все усиливающееся во мне раздражение, что воробей играет несоразмерную своему значению роль и, хотя ни с чем не связан, постоянно выпячивается, неподвижно и как бы отстраненно давит своим присутствием. Однако (думал я, медленно переходя раскаленную дорогу и углубляясь в высохшие травы) нельзя отрицать, существовало определенное сходство, хотя бы то, что кот и воробей довольно близки друг другу, в конце концов, коты едят воробьев, ха-ха-ха, какая липкая, эта паутина связей! Почему я оказался в плену ассоциаций?
Однако это было второстепенным; все свидетельствовало о том, что нечто иное пробивается постепенно на первый план, нечто более важное, уже довольно настырное… опирающееся на тот факт, что я кота не только задушил, но и повесил. Согласен, я его повесил, но потому, что не знал, что делать с падалью, повешение подвернулось мне механически, после стольких наших мытарств с воробьем и палочкой… от злости я его повесил, даже от бешенства, что позволил себя втянуть в глупую авантюру, то есть чтобы отомстить, а также сыграть злую шутку, насмеяться и одновременно направить подозрения в другую сторону, – согласен, конечно, согласен, – но все-таки я повесил, и это повешение (хотя мной совершенное и от меня исходящее) соединилось, однако с повешением воробья и палочки – три повешения, это уже не два повешения, таков факт. Голый факт. Три повешения. Именно поэтому повешения начали громоздиться и вздыматься в этой жаре без единого облачка, и не было такой уж необходимости идти в чащу к воробью, чтобы посмотреть, как он висит, – это само по себе подступало, а ведь я и бродил в ожидании чего-то такого, что в конце концов наступит и возобладает. Посмотреть, как он висит?… Я остановился у самого прохода в кустах и стоял с вытянутой вперед ногой, в траве, нет, лучше не надо, лучше оставить в покое, если я туда пойду, то повешения усугубятся, конечно же, необходимо сохранять бдительность… кто его знает, если бы мы тогда не подошли к воробью, он бы, наверное, не стал таким… с этим лучше поосторожнее! И я стоял, не трогаясь с места, прекрасно понимая, что любые колебания только повышают значение первого шага вперед, в кусты… который я и сделал. Вошел. Тенисто, приятно. Вспорхнула бабочка. Я уже пришел – купол из кустов и ниша, сумрак, там он висит на проволоке… вот он.
Всегда занятый одним и тем же, делающий одно и то же – висел, как и тогда, когда мы пришли сюда с Фуксом, – висел и висел. Я рассматривал ссохшийся комочек, все меньше похожий на воробья, смешно, так смеяться? Нет, лучше не надо, но, с другой стороны, я не совсем понимал, что мне делать, в конце концов, если уж я здесь оказался, то, наверное, не для того, чтобы только смотреть… мне не хватало соответствующей реакции, возможно, приветственного жеста, какого-то слова… нет, лучше не надо, излишество… Как они стелются, солнечные пятна, по черной земле! А этот червяк! Еловый ствол, круглая ель! Ну, конечно, если я сюда пришел и принес ему мое повешение кота, это не безделица, а поступок, направленный на меня самого, аминь. Аминь. Аминь. Листочки сворачиваются по краям – жара. Что еще могло быть в этой заброшенной, покинутой чащобе, кто ее покинул? О, муравьи, вас я не заметил. Пора идти. Как хорошо, что я объединил свое повешение кота с повешением воробья, теперь это уже нечто другое! Почему другое? Не спрашивай. Пора идти, что ты за тряпка! Я уже открывал калитку в сад, и солнце меня обжигало с разжиженных, дрожащих небес. Ужин. Как всегда, Леон изощрясиум шутобрехиум, пироженцию Кубыся папусе, однако теперь от котяры передавались неестественность и напряженность, и, хотя каждый прилагал все старания, чтобы держаться свободно и раскованно, именно естественность отдавала театром. Не то чтобы они подозревали друг друга, нет, зачем же, но они запутались в сети улик, во взаимной слежке, неопределенность давила, нагнетая атмосферу обличений и разоблачений… нет, никто никого не подозревал, но никто не мог поручиться, что его другие не подозревают, поэтому на всякий случай
4
Домотканый коврик.
Рука Лены. На скатерти, как всегда, рядом с тарелкой и при вилке, в высвечивающем свете лампы, – я видел ее, как недавно видел воробья, она лежала здесь, на столе, как там, на ветке, висел он… она здесь, он там… и я пытался с огромными усилиями, будто от этого многое зависело, пытался представить и соединить в себе: вот она здесь, а он там… там, как палочка и как кот… в своих зарослях, в ночном уже вечере по ту сторону дороги, в кустах, вот она, рука, здесь, на скатерти, под лампой… занимался я этим, возможно, ради эксперимента, даже из любопытства, но изо всех сил, трудился по-настоящему, в поте лица, однако он оставался там, а она здесь, и мои потуги, мои усилия не могли этого преодолеть, растрачиваясь впустую, нет, они не хотели соединяться, – и рука спокойно лежала на белой скатерти. Впустую. Все впустую. Ох, рука берет вилку, берет – не берет – пальцы пододвигаются – накрывают вилку… Моя рука, рядом с моей вилкой, пододвигается поближе, берет – не берет – скорее накрывает ее пальцами. Я испытал тайный экстаз этого контакта, пусть искусственного, пусть одностороннего, мною подстроенного… Но здесь же, рядом, была ложка, в полусантиметре от моей руки и, точно так же, в полусантиметре от ее руки тоже была ложка, – а что если коснуться ложки ребром ладони? Я могу это сделать, не привлекая ничьего внимания, расстояние такое маленькое. Я это делаю – моя рука пододвигается и касается ложки – и вижу, что ее рука тоже пододвигается и тоже касается своей ложки.
Во времени, гудящем как гонг, наполненном до краев, водопад, смерч, саранча, туча, Млечный Путь, пыль, звуки, события, вот оно, то самое, и т. д., и т. п… Такая мелочь на грани случайности и неслучайности, что тут поймешь, может, так, а может, сяк, у нее просто дернулась рука, возможно, умышленно, возможно, полуумышленно-полунеумышленно, фифти-фифти. Кубышка снимает крышку. Фукс вытягивает манжету…
На следующее утро, на рассвете, мы отправляемся на прогулку в горы.
Это была идея Леона, уже не новая, он давно допекал нас: я, мол, преподнесу вам кое-что новенькое, подпущу в родных горах удивительных услад, подброшу лакомство смаковатенькое, что там Турне, Морское око, Костелиска, лапти, прощения прошу, бабулькины, открыткины витринки, хи-хи, облизанные, захватанные, дерьмоватая туристика из старого чулка, я вам насыплю горной панорамы полные горсти с верхом, уверяю вас, пейзажиков первого класса, прима, так, что душа вприпрыжку на всю жизнь, роскошь и сон, чудес чудесных чудо, единственно в чудесности своей, мечтательно мечтой взлелеяно. Вы спросите, откуда? Я отвечу. Случайно заблудился, сколько лет тому?… двадцать семь… в июле, а помню, как сейчас, я заблудился в Костелиской, и шел я, и нашел разэтакую панорамку при долинке и в сторону четыре километра, всего лишь, можно и в ландо, и есть приютик, хотя заброшенный, банк сразу же купил, конечно, я дознался, они должны реформы проводить, но, вам скажу, видали мы таких!.. Феноменальность, так сказал бы я, в соединении с гирляндою природы, симфония мечты из трав, деревьев и цветов, и каждым ручейком поэзия журчит в скалистости раздольной и разгорной на фоне темной зелени глубокой, но при возвышенных в великолепии тонах, ой, дана, Боже, tutti frutti [5] пальчусиум лизусум! Можно на день, два, проехаться в ландо, с постелью и дорожным провиантом, слово чести, на жизнь на всю, кто хоть бы раз воочию увидел мечту свою, ха-ха-ха-ха! Живу я этим и клянусь, еще раз перед смертью, о Боже, Боже, годы пролетают, но клятву я исполню и вернусь!..
5
Всякая всячина (um.).
Однако только после кота перспектива такой прогулки на свежем воздухе, развлечения, перемены, стала настолько привлекательной, насколько в доме становилось нам душно… и Кубышка после различных «думал, думал и надумал» и «не болтай, Леон, не болтай» начала благосклоннее относиться к этой идее, особенно когда Леон заметил, что это была бы удобная форма светской любезности по отношению к двум подругам Лены, гостящим в Закопане. В конце концов усилия Леона «вынырнуть кабаном из норы» соединились с кулинарными и иными мероприятиями Кубышки, чтобы эта светская любезность выглядела как положено.
Итак, в то время, как цепочка «палочка – воробей – кот – губы – рука» и т. д., и т. п. (со всеми ответвлениями, отростками, связями) сохранялась, я говорю, цепочка-то сохранялась, но повеяло свежим, более здоровым дуновением, и все охотно согласились, Кубышка в порыве хорошего настроения предупреждала меня и Фукса, что «будет сладко», так как обе подруги Лены недавно вышли замуж, таким образом, в поездке примут участие аж три парочки «в медовой поре», и это будет приятная светская забава, намного более оригинальная, чем обычные экскурсии в места уже «опошленные». Естественно, все делалось со ссылкой на кота. Кот был Spiritus movens, [6] и, если бы не кот, никто бы не спешил с этой поездкой… но в любом случае это одновременно отрывало нас от кота… несло облегчение… в последнее время наступило какое-то оцепенение, ничего не хотелось делать, ужины, один за другим, как еженощная луна, без перемен, а созвездия, комбинации, фигуры несколько поистерлись, поблекли… я начинал опасаться, что все так и затаится навсегда, как хроническая болезнь, какое-то хроническое осложнение… Было бы лучше, если бы хоть что-нибудь произошло, скажем, эта поездка. Но одновременно меня немного удивляла горячность Леона, который постоянно возвращался к тому дню двадцать семь лет назад, когда он заблудился и открыл для себя такой великолепный пейзаж (колотись, бейся, терзайся, а не склеишь, у меня была тогда рубашенция кофейной, знаете ли, масти, та самая, что и на фото – стекляшки, безделушки… Боже, Ты всеведущ, а не я, забывасиум, пропадасиум, что-там-что-то-как-то-где-то-это, и ноги, ноги мыл я, где мыл, в чем мыл. Боже ж, Боже, возврати мне то, что было, не вернешь, Иисусе и Марысе, бедная моя головушка, все я думаю, думаю…), так вот, это меня удивляло, и мне также представлялось знаменательным то совпадение, что и он, и я захлебывались каждый в своем, каждый на свой манер, он в прошлом, я в частях и в мелочах.
6
Движущая сила (лат.).