Костер в белой ночи
Шрифт:
— Да, да, — покачивает седой головой слепой охотник.
— Да, да, — кивают остальные.
— Прошлый год было. Назад бежал. В Буньское ходил. Иван Иваныч кабинет забегал — плакал. Зачем так? Он меня жалел, мука, крупа давал — апанс. Назад бежал — снег глубокий падал. Пропал охота. Совсем мало белка брал, соболь. Кудо было, совсем кудо. Совсем многа кудой народ тайга пошел. Экспедитор…
Ну что ему ответишь. Как расскажешь ему, чистому, как ребенок, бескорыстному, доброму человеку — охотнику? Очень уж просто да легко стало в тайгу попадать.
Тайга горит. Охотник плачет. Геолога привозят из маршрута с ножевой ли раной под сердце, с пулей
За разговором не заметили, как и время прошло. Собрались все вокруг. Ждут. Петр Владимирович знак рукой сделал. Все встали. Прошли в чум. Старик первый. Меня за ним направили, следом все остальные. Сели в чуме. Женщины по правую и левую руку от входа, место «бе» называется. Алексей принес голову медведя. Перед Петром Владимировичем казан с лучшими кусками мяса, медвежье сердце, печень, почки, легкие. У каждого в руках нож. У меня тоже — Чироня свой сунул, мой слишком велик (не обеденный), сам у кого-то тоже ножом разжился.
Я поставил перед стариком по бутылке коньяка и старки. Распечатал. Мигом появились кружки. Чироня кивает — разливай. Весело засветились глаза у охотников, женщинам тоже кружки, и Асаткан тоже, и двум парнишкам, только для Агды нет.
В чуме костерок, рыжие уголья, а сверху гнилье — дымокур. Петр Владимирович нашарил свою кружку, чуть отгреб гнилье, поставил греться в уголья. Подхватил из казана сердце амаки, полоснул ножом, заговорил быстро. И все вокруг заговорили. Праздник медведя начался.
— Что говорят, Чироня? Молятся — камланят?
— Нет. Закон такой. Слушай, не обижайся только.
Петр Владимирович говорит быстро-быстро, вежливо, почти ласково, чуть наклонившись вперед, обращаясь к голове медведя. И все вокруг тоже к лохматой амиканской морде:
— Амака, амака! Ты самый добрый, амака, самый умный, самый сильный! Амака, это не я тебя убил, это люча. Мы тебя любим, амака. Ты не видел, кто тебя убил. Ты не думай, не думай, амака, я тебя не убивал. Амака, амака, это не я тебя убил, это люча. Ты должен быть справедливым, добрым. Ты хозяин, амака…
Лежит посередине чума громадная, с короткими ушами дремучая голова медведя, будто слушает, прикрыты подслеповатые, маленькие глазки. Все понимает голова.
А вокруг едят чукин [17] — полакомились сердцем, мозгами, печенью.
Алаке! Алаке! Ой, как вкусно! Ой, как сладко! Много мяса. Далеко бегали за ним охотники. Хорошо потрудились. Хорошо кушают.
— Кусай, кусай, — Алексей протягивает мне розовый дымящийся сытным паром кусок. — Чукин сила многа Кусай, кусай, бойе [18] . А я! [19]
17
Чукин — недоваренное мясо.
18
Бойе — друг.
19
А я — хорошо.
— Наливай, бойе, сладка вода, шибко горячий вода, веселый. Алаке! Алаке! — Глаза у охотников блестят, лица в улыбках. Даже у Петра Владимировича в выцветших, прозрачных, размытых горючей росой глазах затухающим, огоньком заполошился свет.
— Алаке, бойе! Наливай.
— Живи у нас, бойе. Все бери, бойе.
— Ходить нада — олень бери. Холодно — парка бери.
— Гурумы [20] шить будем, солнцем украшать, бисером. Нигде такой гурумы не найдешь.
20
Гурумы — высокая расшитая обувь.
— Живи с нами, бойе!
Аси [21] бери. Вот аси — сахар. Добрый аси! Красивый. Любить будет. Алаке. Аяват-ми! [22]
Шумно, говорливо в чуме. Весело. Много еды, много мяса. Праздник медведя.
— Шибко кудо, водка мало. Ой, бой — своей нет. Шибко кудо…
— Ах, бойе, бойе, — будто тихонечко вздохнул кто-то там у входа. — Аявун [23] , бойе, аявун.
Шумно вокруг, весело. Может, и послышалось. Тихо так прошелестело, будто травы.
21
Аси — жена.
22
Аяват-ми — любить друг друга.
23
Аявун — любовь.
Я вышел из чума. Рассыпчатые звезды едва наметилась на темной бусове неба, медленно покачивался, залег в сосновой хвое кумачовый Холбан — Марс. Дремлют меж белых стволов тоненьких, как струйки березок, олени. Вышли из тайги на праздник медведя, слушают голоса людей.
— Ах, бойе… Аявун, бойе, — пролепетала тайга, тихо, страстно, теплым чистым-чистым дыханием коснулась захолодавших сразу щек.
— Ты добрый, люча, ты справедливый, люча, ты самый умный, люча. Иди ко мне, бойе, — шепчет, зовет тайга. — Все возьми. Живи со мною, радуйся…
Хорошо. Праздник медведя.
Первая охота
— Бур-бу-лен, бур-бу-лен, — поет на шее учага звонкий колокольчик.
— Бур-бу-лен, — покачиваются легонько облака в голубом небе, тайга шумит, долго-ровно, словно бы большой морской прилив. Волна за волною, в берег, в окатистую говорливую гальку. Волна за волной — в берег.
Нет берегов у тайги, разметалась, разлилась она на тысячи, тысячи километров, шумит вольно зеленым девятым валом, волна за волною. Услышал раз в жизни привольный, без берегов шум — до последнего вздоха помнить будешь. Не отпустит тайга, будет звать, докатывая, где бы ни был, до слуха широкий зеленый плеск.
— Бур-бу-лен, бур-бу-лен, — поет колокольчик.
Теперь-то я знаю, почему в эвенкийском языке два разных слова, обозначающих колоколец. Бурбулен — лето. Бражные запахи тайги, говорливые ручьи и родники, шиверистые реки, цветы на паберегах, листва, травы, солнце в небе — золотым колоколом — бур-бу-лен. Спелая ягода сыплется на гулкое дно берестяного туеска.
— Бур-бу-лен, бур-бу-лен, — колокольчик на шее мудрого учага.
Впереди идет Чироня. Просекает временами пальмой уже заросший, едва различимый путик. За ним три белых оленя; их подарил Петру Владимировичу перед смертью Макар Владимирович.