Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)
Шрифт:
И вот теперь эта личность всплывает в связи с журналистским расследованием, которое вел Парамонов, эта, по выражению Хельги Аведрис, «гиена с пером в заднице». Что-то тут не вяжется...
Дальше пошли через одну фамилии знакомые и совершенно мне неизвестные. Впрочем, допускаю, и это были люди в своем роде замечательные, но до сих пор все же чтившие Десять заповедей, как завещал великий Бендер.
Последней шла фамилия некоего Карлина Дмитрия Никитича. Ее я тоже запомнил – если список, как я подозревал, составлялся по мере поступления сведений, то последние
Больше в блокноте не было ни строки. То ли пройдошливый газетер и не вызнал ничего более, то ли побоялся записывать даже в тайный блокнот.
Да, но что же делать мне?
Я рассеянно сложил мнимое Евангелие, завернул в пакетик, сунул вместе с незаполненными бланками в тут же обрюхатевшуюся папочку и покинул пахнущую запустением квартиру. По пути вниз я задержался на миг у дверей квартиры номер восемнадцать – не позвонить ли? – но побоялся и только сгорбился пристыженно, выходя из подъезда.
Уже на остановке я сообразил глянуть на часы и ахнул – за разлиновкой талисмана время пролетело совершенно незаметно. До конца рабочего дня оставалось чуть больше получаса, и, поразмыслив, я решил употребить их с пользой. Конечно, Свет Никитыч разорется – раз такое ЧП, он нас всех на сверхурочные работы выгонит, в добровольно-принудительном порядке, – но я у него и так не на лучшем счету после утренней статьи, каплей море не намочишь...
С уличного зеркала я позвонил в участок. Соединять меня долго не хотели, в мутном полированном алюминии почему-то раз за разом возникала скверного вида регистраторша из Северо-Восточного округа. В конце концов я прозвонился нашим, за что и был вознагражден видом усталой и красной физиономии Малинкина. Положительно, Дося меня преследует, свинья он эдакая!
– Слушай, Дося, – без предисловий поинтересовался я, – ты знаешь, где сейчас наши эксперты сидят?
– Да здесь и сидят, – пожал он плечами. – Теоретически. Только они все сейчас на погорелище. Тебе кого надо-то?
– Кого-нибудь! – Я махнул рукой, имитируя раздражение. – Слушай, ты передай Свет Никитычу, что я к ним. Тут у меня одна штука...
Я вкратце объяснил, что мне удалось найти на квартире у Парамонова.
– Хочу показать кое-кому, – закончил я. – В общем, завтра с утра у него будет на столе та находка, за которую Парамоша поплатился головой.
Дося уважительно присвистнул.
– Ну ты молоток, Валь, – признал он неохотно. – Передам. Бывай.
Мясистая длань Малинкина надвинулась на меня из глубины алюминия, и зеркало потухло.
На самом деле я не собирался показывать находку нашим экспертам. Мне было известно – совершенно случайно и совершенно точно, – что Никодимов умеет читать стенограммы лучше любой секретутки.
Всеволод Серов, пятница, 18 июня
Теперь следовало действовать быстро. Я перешел улицу, стал рядом со свежевыкрашенной белыми полосками вешалкой и призывно замахал руками.
Первым начало снижаться обычное или, как нынче можно говорить, муниципальное, такси.
А вот третий ковер был в самый раз. Старая добрая полуторасаженка, «полуторка» по-простому, юбилейный выпуск – через весь ковер тянулась поблекшая, но еще вполне читаемая надпись: «Решения XVII Собора – в жизнь!»
Никаких признаков извозного цеха сей ковер не нес, что подходило мне как нельзя больше. И летчик меня тоже устраивал, по крайней мере с виду – человек средних лет, комплекцией походивший на бывшего, уже начавшего расплываться, борца.
– Докуда? – лаконично осведомился он, зависая передо мной в полусажени от тротуара.
– До вечера, – сообщил я, забираясь на ковер.
– Вечер большой, – сообщил коверный, начав, тем не менее, потихоньку набирать высоту.
Оно и верно. Главное – принять клиента на борт, а там видно будет.
– Хм. – Я изобразил задумчивость. – Часов до восьми.
Сомнительно, конечно, чтобы Зорин посвятил служебным делам столько личного времени, но кто его знает? Вдруг он и в самом деле образцовый благочинный, отдающий делу защиты пожизненного и посмертного покоя честных граждан не только служебное, но и личное время.
Мысль, что у моего наблюдаемого могут найтись и личные дела позже восьми часов, мне в тот момент как-то в голову не пришла.
– Восемьдесят.
– Талеров? – переспросил я. Несмотря на всю серьезность дела, названная сумма была слишком уж велика – по крайней мере для меня, – чтобы расстаться с ней без боя.
– Не, тугриков ордынских!
– Дядя, ты чего? – Я покосился на объектив «Эля». Зорин как раз проходил к автобусной остановке. Поскольку энтобуса нужного направления в пределах ближайших двух кварталов не наблюдалось, я решил, что пара минут у меня есть. – За восемьдесят талеров можно гобелен забугорный на день снять.
– Тык то ежли сам, без летуна, – отозвался коверный. – А коли не сам – тридцать звонких в час, отдай и не греши. Вот и считай – сейчас еще и четырех нет.
– Ну ты даешь, мужик! – почти искренне удивился я. – Тебе ж русским языком говорят: «забугорный гобелен». Покажи, какими нитками твое чудо – «слейпнир», и я тебе сей же час все полтораста звонких отсыплю.
– Кому надо, тому и ишак – пегас, – проворчал летчик. – Семьдесят пять.
– Семьдесят, – бросил я решительно. – Семьдесят и двадцать вперед.
– Сорок вперед.
– Идет, – поспешно сказал я и потянулся за кошелем как раз в тот момент, когда под нами прогрохотали по булыжнику колеса энтобуса.
– Куда лететь-то? – осведомился летчик.
– Пока – прямо, – сказал я. Сколь мне мнилось, энтобус двадцать седьмого маршрута, в который только что загрузился брат Зорин, ближайшие пару верст следовал прямо по Десятимученической, никуда не сворачивая. – И не торопясь. А там... видно будет.