Кот Шрёдингера

Ботев Антон Алексеевич

С утра мы перенесли свои пожитки. Поселили нас в самом центре. Я сразу же принялся за поиски, в первую очередь, конечно, исследовать на предмет Эйнштейна местное питейное заведение. Проблема была в том, что во всем поселке не было питейного заведения! Тут было-то всего несколько улиц, я быстро прошел по центру, но из кандидатов на питейное заведение увидел только продовольственный магазин. Тогда я стал ходить по поселению концентрическими кругами, постепенно расширяя круги, подобно спирографу. Это было довольно скучно. Улицы были пустые, только попадется иногда баба с ведром или человек в белом плаще и с портфелем под мышкой. На одной из улиц мне попался священник, обычный священник, только почему-то с донельзя расцарапанным лицом. Он пристально посмотрел на меня, а когда мы разминулись, вдруг сказал: Эстрагон! Я обернулся. Он смотрел на меня. Видимо, это меня он имел в виду. Я привык к тому, что здесь я Блади, поэтому в целях сохранения инкогнито и конспирации, о которой заклинал де Селби, развернулся и пошел дальше. Эстрагоон! снова позвал меня священник. Это вы мне, спросил я. Кажется, вы ошиблись. Как это ошибся, всполошился он. Разве ты не узнаешь меня, Эрвина? Как я могу вас помнить, сказал я, когда вы старше меня раза в два? Да как же ты меня не узнаешь? Я знавал твоего папу, видимо, Савву! Тебе был годик, когда я пришел к нему прощаться, как раз уезжал в сей приход. Я еще поднял тебя к лампе и стал смеяться, и ты тоже стал смеяться, и нафурил мне прямо в рот! Вот это было меткое попадание! И ты сейчас как две капли на него похож, я даже подумал: если кого я тут и вижу, так сына Саввы Никитича, похож на него как две капли воды. Неужели не помнишь? Вы ошиблись, сказал я, изображая сердечнось, меня зовут Блади, а батеньку моего зовут Спиридон. Он, правда, Никитич, и, говорил, у него есть брат — может, это и есть Савва? Я могу быть на него похожим, то есть, на его сына похожим, на вашего Эстрагона.

Священник посмотрел на меня недоверчиво. Может, и так, пробормотал он, может, и так, и снова оживился: в любом случае, приглашаю отведать у меня, чем бог послал! Если вы племянник Саввы — вы мой друг навеки. И он объяснил мне, где живет — церковь и поповский дом располагались в конце улицы. Я обещал, что приду тотчас же, схожу только за женой, и мы разошлись. Мне было не по себе. На самом деле я Эстрагон Саввич, для друзей Эдик, и очень похож на отца.

Попа звали Эрвин Шредингер, он был из поволжских немцев. Не буду утомлять читателя подробностями нашего знакомства и последовавшей не лишенной приятности беседы под водочку с картофанчиком, а сразу перейду к важному: собираясь к нему в гости, я прихватил все, что осталось от Вовы: ботинки, куртку, пояс с ножнами с финкой. Не можно ль похоронить их здесь по-христиански, спросил я. По-христиански, засмеялся отец Эрвин, по-христиански нет. В них же не осталось души. Эта фраза послужила рубильником, включившим вопрос, над которым я размышлял все это время. Может быть, отец Эрвин мой учитель, а не де Селби, думал я, сначала робко, а потом со все возрастающей (в ходе дельнейшего разговора) уверенностью. А? может быть, он? Я спросил у него: СКОЛЬКО ЖЕ НУЖНО ИМЕТЬ ТЕЛА (В ПРОЦЕНТАХ), ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? Отец Эрвин сказал мне, что тоже долго размышляет над этим, и что у него есть некоторые наметки. Эта задача, сказал он, схожа с несколькими другими. Я скажу тебе, в чем суть, когда ты скажешь, например, есть ли множество мощности большей, чем счетное, но меньше, чем континуум (я про себя отметил, что это любимое высказывание Томсона, которым он парировал вопросы надоедливых учеников). Да, да, сказал я, один сапог как бы аналогичен счетному множеству (и тело не обладает душой), а весь человек — континууму (и тело обладает душой). Я тоже об этом думал. Отец Эрвин посмотрел на меня с уважением. Да, ты многое знаешь. Но есть и более сложный пример. Ты знаешь, что такое принцип неопределенности и отчего он возникает? Что такое — примерно представляю, отчего возникает — нет, сказал я. Так я и думал. А возникает он от того, что любая квантовая частица находится одновременно в двух противоположных состояниях, в их смеси, или суперпозиции. (Ооо, я этого не знал, сказал я). Тут Нине стало скучно, и она отправилась домой. Так вот, любая частица есть смесь этих двух противоположностей, в полном соответствии с диалектикой Гегеля! (Это поразительно, поддакнул я). Но если взять, например, кота! продолжал разглагольствовать отец Эрвин. (Да-да, возьмем кота?..) Про кота этого сказать нельзя! Например, возьмем два разных состояния: «кот жив» и «кот мертв». Кот, принадлежа к микромиру, либо жив, либо мертв! Третьего не дано! (Ну, философски, может быть, он смешанном состоянии…) Никакой философской еботни! Физиологически он жив или мертв, ну! (Физиологически да.) Ну вот. Получается, частица в микромире находится в смешанном состоянии, а в макромире нет. Так? (Ну, так). А раз так, то в какой момент частица переходит из микро- в макромир? В какой момент исчезает неопределенность? Нет ли какого-нибудь среднего состояния, скажем, мезомира, и в чем оно выражается? (Что оно?) Ну, это состояние. (Ааа.) Ничего не напоминает? (Ааа, ну да, да. Континуум-гипотеза!) Именно! Счетное множество это микромир, континуум это макромир. Что между? А я радостно закричал: сапог Вовы это микромир, мертвый Вова это макромир. Что между? Именно! пьяно закричал отец Эрвин. Я задумался. Так, значит, нельзя похоронить Вову частично? Вот этого я тебе и не могу сказать, сказал отец Эрвин. Мы ведь только что это обсуждали. На всякий случай — не буду.

Когда поздно ночью я уходил от него, все, казалось, встало на свои места: я решил эту проблему, думал я, а отец Эрвин — мой учитель; это было так называемое ложное просветление, об опасности которого предупреждал меня де Селби. Решение, казалось мне, гениально простое: любая часть тела обладает душой. Любая. Точно так же и в любом счетном множестве есть зачаток континуума. Это решение простое и гениальное, думал я. И, кстати, аналогично и во мне есть немного Благодати, и я, значит, имею право проводить обряды и таинства. И втихаря решил, раз так, тайком похоронить останки Вовы. Кроме того, у Нины от его запаха болела голова, она постоянно жаловалась на это, а я не мог оставить друга без погребения. Выйдя за порог, я отправился ночью на погост. Запах мертвечины от моего мешка легко растворился в стойком смраде кладбища. Лопаты у меня не было, я решил пока припрятать где-нибудь свой мешок, а потом похоронить, попозже. В поисках удобного места я ходил между могил и в лунном свете рассматривал надгробия — я оценивал их не с эстетической, а с практической точки зрения. Найдя самое большое надгробие, почти склеп, в виде полой пирамиды, я спрятал внутрь мешок, и выпрямился, чтобы фамильярно погладить по щеке фотографию на могильном камне, сказав, вот так-то сынок, или такие дела, отец, или погладить по лысине и сказать лысая башка дай пирожка (такая вдруг пришла в мою пьяную и веселую голову фантазия). Башка на фотографии была не совсем лысой, так что пошутить про пирожок не удалось бы, но охота шутить у меня пропала, и вообще я мгновенно протрезвел: на меня с фотографии смотрел сам Эйнштейн!!! С высунутым языком, та сама каноническая фотография авторства Альберта Сасса! Единственное отличие — Эйнштейн тут был с бородой! Фамилия, однако, была совершенно другая: Петров не Петров, Сидоров не Сидоров, — но это совершенно определенно был Эйнштейн, пусть и отпустивший бороду. Само провидение заставило меня спрятать мешок под именно этот памятник. И это в тот момент, когда я получил ответы на все вопросы! Непонимание тяжелой подушкой навалилось на меня. Откуда здесь Эйнштейн, в лагере его врагов? Как он умер? Почему у него такое роскошное надгробие? Может быть, он был союзником букмекеров? Не уходил ли отсюда кто-нибудь после его смерти? Настоящий ли это Эйнштейн или опять двойник? Почему никто не видел Вову, хотя вокруг валяется столько его останков? Столько вопросов! Так я понял, что просветление мое было ложным — при истинном просветлении либо не возникает такого количества вопросов, либо они тебя просто не волнуют. Спасибо тебе, Эйнштейн (если ты на самом деле Эйнштейн)! Отец Эрвин сразу стал подозрителен, расспрашивать его нельзя. Но желание понять, что случилось с Эйнштейном, что случилось с Вовой, что вообще происходит, меня охватило страшное. Это должно быть как-то увязано и с моим, оказывается, не до конца разрешенным вопросом СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? Кажется, только тут я понял, о каком таком страстном желании писал мне де Селби в своем втором письме. Спасибо тебе, де Селби, мой дорогой учитель! Спасибо тебе, Эйнштейн!

А дома ждал меня еще один сюрприз! После испытанного мной экстаза и разочарования, и в связи с теми событиями, которые последуют дальше, сейчас я могу изложить только один сухой факт: Нина сообщила мне, что она ждет ребенка. Ребенка! Насколько я помню, я воспринял эту новость на удивление спокойно, и решил для себя, что будет мальчик, и назвать его следует Альберт. Вот и все, что я помню об этом.

С наступлением темноты улицы поселка всегда становились удивительно пустынны. Отец Эрвин объяснил нам это так, что все жители боятся лешего и прочих непонятных лесных тварей, которых много в этих местах, и в подтверждение рассказал мне несколько историй. Вот краткий конспект, адаптированный, сконденсированный, исправленный и дополненный:

У них в деревне дядя Миша заядлый охотник был. Как-то он в лес ушел на двое суток. Рябчиков настрелял и в охотничей избе в сенцах повесил. И вот ночью услыхал в сенцах шум. Подумал, лиса пробралась, рябчиков ворует. Выскочил, а там экий несуразный не то человек, не то кабан: мохнатый, вместо ног копытца, нос и глаза, как у человека, и на двух ногах ходит. Как увидел дядю Мишу, зло глянул и уже на четырех ногах в лес побежал. А приходил-то, видимо, за рябчиками. С тех пор дядя Миша в лес ни ногой. А вот еще что было. Один знакомый отца Эрвина, царство ему небесное, тоже охотником был. Однажды пошли они с соседом на охоту, заплутали, на избушку набрели. Там и остались ночевать. А как ночь наступила, стал кто-то в дверь стучать, колотиться. Подумали, что звери; за ружья схватились. Выглянули на улицу, и нет никого. Потом в окна колотились, стал кто-то в дверь вламываться. А не видать никого. Тут-то они пуще прежнего испугались. Поняли, что это не звери, а сила лесная, и давай креститься, Бога поминать. Так с ружьями до утра и сидели. А к утру все спокойно стало.

Услышав такое, Нина решила никогда не выходить ночью, даже на огород; она почувствовала вдруг большую ответственность за ребенка. Даже днем она почти не выходила на улицу и сидела дома, дурея от безделья и постоянно моя полы, начищая сковородки и т. д. Возможно, она, сняв туфли, ходила по дому, приговаривая: ну, таперича нам здесь преотлично и т. д. Что касается меня лично, то я не верю ни в лешего, ни в силу лесную. Все всегда имеет рациональное объяснение в рамках квантовой механики. Разумеется, это не значит, что все безопасно,

но понять можно все. Поэтому я решил выходить на свои поиски по ночам, сторонясь, однако, освещенных луной улиц (ибо ведь никто не запрещал жителям поселка смотреть по ночам в окна) и держась по возможности в тени. И вот в первый же день (вернее, во второй, потому что в первый я пил с отцом Эрвином; еще вернее, в четвертый, потому что до этого мы два дня провели гостями внутри колонии) я вышел, прячась в тени, с намерением все разведать; что именно мне делать, я еще не придумал; так, разведать. Подойдя к избе, от которой был хороший обзор ворот зоны, я постоял в густой тени пятнадцать минут; все это время ничего не происходило. Тогда я обошел зону по периметру, но все равно ничего не происходило. Я щелкнул пальцами, фиксируя Момент, когда Ничего Не Произошло. Потом лег на землю за поленницей, изрядно присыпавшись поленьями и высунув наружу только голову. Все равно ничего не происходило. Когда мне совсем надоело так лежать, прячась, перед рассветом уже, в самый темный час — чего ради? никто не мог оценить моей маскировки, — и я решил уж было пойти домой, как кое-что все-таки произошло. А именно: из ворот зоны вышел человек с большим мешком, и, оглядываясь, перебежал освещенное пространство, направляясь как раз к той тени, где лежал я! Я плотнее вжался в землю. Человек остановился у поленницы и закурил. Я старался не дышать. Прямо передо мной переминались и приплясывали его сапоги. Я видел даже пепел, падающий между ними. Он постоял, видимо, оглядываясь по сторонам, помедлил — и тут раздался характерный звук струи жидкости, падающей с высоты примерно семьдесят сантиметров и натыкающейся на препятствие, а я ощутил тепло и (тоже) характерный запах аммиака. Как ни было мне противно, а я промолчал, внутренне радуясь своей изобретательности, заставившей меня закопаться в бревна. Человек отлил (мочи было немного, но сам факт!) и быстрыми шагами пошел прочь. Когда я понял, что он отошел, я рискнул поднять голову — человек прятался в тени соседней избы. Он снова огляделся и перебежал в тень следующей избы. Я же тем временем выбрался из-под поленьев и перебежал под укрытие второй избы. Когда он перебегал к четвертой избе, я перебегал ко второй избе и так далее. Когда он перебегал от избы номер n — 1 к избе номер n, я перебегал от избе номер n — 3 к избе номер n — 2. Я мог перебегать только одновременно с ним, когда он не способен был обзирать окрестности. Так мы бегали с ним от избы к избе, пока не добежали до самого конца деревни, где стояла изба, служившая церковью. Неужели собирается в церковь? думал я. Или в лес? Человек заскочил за церковную ограду. Он открыл сарай, и его осветила мгновенная вспышка. Это, как уже догадался проницательный читатель, оказался отец Эрвин. Он нашел в сарае лопату, снова закрыл дверь, оглянулся (я спрятался за оградой) и пошел на погост прямо к могиле Эйнштейна или псевдо-Эйнштейна. Я еще в прошлый раз обратил внимание, что там был большой участок перекопанной земли. Отец Эрвин вырыл на этом участке яму, вывалил туда содержимое мешка, еще раз оглянулся и ушел домой. В ту ночь я не стал смотреть, что он зарыл, у меня не было лопаты, да и погост хорошо просматривался из дома священника. Но я узнал многое, очень многое.

На следующий день я попросил в администрации лопату и, для конспирации, прочий хозяйственный инвентарь, и заодно посидел в Господине Интернете. Написал несколько постов в livejournal, обновил статус в facebook, зачекинился в foursquare. Проверил почту — писем от де Селби не было. Вечером мне необходима была помощь Нины. Она заболела какой-то странной агорафобией, смешанной с никтофобией; как только она забеременела, ей срочно стало необходимо начать обустраивать гнездышко, как она выражалась. В подтверждение того, что ей не хочется выходить на улицу, она привела следующую смехотворную историю (адаптированный, сконденсированный, исправленный и сокращенный вариант прилагается):

Был у меня дед. И вот ушел он как-то в лес мох драть для коров. Я пойду, говорит, присмотрю это место, а в выходной пойдем. Через два года мы нашли его косточки.

Разумеется, я ее переубедил — теперь, ближе к концу истории просто не хочу тратить время на описание этого. В общем, вечером мы пошли на разведку. Спрятались в лесу еще в сумерках, так, чтобы хорошо просматривались ворота церковной ограды. Ждали, ждали, ждали, ждали — не дождались. И на вторую ночь тоже не дождались. Зато жена стала избавляться от никтофобии, ее стало легче уговаривать. Только на третий день Шредингер снова пошел вечером в зону. Мы выждали для верности минут пятнадцать, я пошел на разведку, а Нина осталась на шухере. Подойдя к надгробию (псевдо?) — Эйнштейна, я остановился. Где копать? Ночь была безлунной, ничего видно не было; можно было ориентироваться только на запах. Мертвечиной воняло сильнее, чем прежде, до рези в глазах, до тошноты. Я потыкал там и сям лопатой, везде штык скоро упирался во что-то, вязко не дающее продвигаться дальше. Как будто в войлок, или — правильно — в труп. Однако для трупов было бы слишком мелко, отец Эрвин копал слишком маленькие ямы, ведь он высыпал в них что-то из мешков. Вывод тут мог быть один — ежели это люди, то расчлененные; но, возможно, это и не люди. Читатель уже понимает, кого закапывал отец Эрвин, ни к чему прикидываться и мне и считать его идиотиком. Однако можно понять и меня — в тот момент я, не будучи идиотиком, все-таки подумал, что там расчлененные люди — я же знаю, как обходятся в наших тюрьмах с зэками. Я думал, что отец Эрвин исследует тот самый вопрос, что исследовал и я — СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? — и с этой целью расчленял живых людей. Вполне рабочая версия, учитывая наш вчерашний разговор и мою сосредоточенность на этой теме. Закончив свое исследование, я вышел за ворота, окликнул жену, и мы благополучно добрались домой, никем не замеченные, не особо, кстати, и скрываясь. Все окна еще горели, было не так уж и поздно. В каждом окне люди склонились над книгами и газетами. Светилось небо и над колонией за забором, адским огнем над инфернальным местом, где букмекеры убивают и расчленяют заключенных. На минуту мне показалось, что я слышу вопли терзаемых, но, конечно, это было чистое самовнушение. Нина с началом беременности стала наотрез отказывать мне в сексе — это что, предрассудок такой? считается грехом? — в общем, секса у нас в ту ночь, да и ни в одну из последующих, не было.

Раз так, а также в продолжение своего расследования, несколько дней подряд после этого я приходил поработать в Интернете на ночь. Старушка-администратор сначала проверяла меня каждые пятнадцать минут, потом каждый час, потом просто стала запирать административное здание, и отпирать меня с утра. Я переписывался с де Селби, размышлял над своим вопросом, бездумно ходил по дебильным ссылкам из фэйсбука, количество моих записей в живом журнале исправно росло. Кстати же открыл новый вид медитации. Вместо медитации пассивной, когда, сосредоточившись на своем вопросе, забываешь все остальные мысли и очищаешь голову, можно практиковать медитацию активную: когда предмет созерцания загоняется в подкорку, а голова очищается сёрфингом по интернет-ссылкам; бесконечно забитая голова по законам диалектики это то же самое, что бесконечно пустая, как нуль и бесконечность, право и лево, кнут и пряник, север и юг, и т. д. Этот способ работает, попробуйте. При помощи него я решил множество проблем, но главную — СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? — решить не мог. Главным, что влекло меня на ночь в зону, был, конечно, Эрвин Шредингер: меня интересовало, зачем он сюда ходит; я чувствовал, что разрешение загадки Эйнштейна и Вовы близка. Предусмотрительно я подружился с лагерными собаками: теперь они не лаяли, чувствуя во мне чужака, а виляли хвостом, выпрашивая колбасу.

Из окна административного здания была видна вахта на входе. Наблюдая за Шредингером, я вычислил его расписание: он приходил каждый вторник, четверг, субботу, как пионерская правда. Входя внутрь, он сразу шел к главному зданию, пропадал там до утра и выходил еще затемно со своим мешком с расчлененными трупами. Хотя меня запирали в административном здании, ничто не мешало мне выбираться в окно, а утром забираться обратно. Этой возможностью я до поры до времени не пользовался, выжидая удобного момента — а на самом деле просто трусил, конечно, до тех пор, пока очередное письмо от де Селби не заставило меня поспешить. В нем он говорил, что не видит во мне, своем единственном и последнем ученике, прогресса, как и в расследовании, им затеянном и мною осуществляемом, и потому примерно через неделю, если положение дел не изменится, он открывает банку с D.M.P. Я слезно написал ему, что не стоит этого делать, но он был непреклонен. Тогда я решился устроить вылазку. Как только пришел отец Эрвин, как всегда, пересек плац и исчез в главном здании, я выбрался из окна и вдоль стенки добрался до него же; по открытому пространству идти пришлось метров двадцать, потому что ближайшее окно корпуса было открыто по случаю духоты; меня никто не заметил. Собаки бросились ко мне, но, получив свою колбасу, оставили меня в покое и ушли ее есть. Забравшись в главный корпус, я очутился в длинном гулком коридоре, куда выходили двери многочисленных аудиторий; все в целом напоминало здание типичного НИИ или даже высшего учебного заведения. Все аудитории были открыты, это было очень кстати: когда кто-то проходил по коридору, я прятался в ближайшей двери. Люди проходили по коридору довольно регулярно, все они были в белых халатах, некоторые в масках, некоторые в противогазах. В одной из аудиторий висело несколько белых халатов, я взял один; надел я также и противогаз, под него, для верности, шапочку и ватно-марлевую повязку; с точки зрения конспирации стало поспокойнее, хотя борода мешала очень сильно. Впрочем, там все были с бородой, как-то обходились.