Кот Шрёдингера

Ботев Антон Алексеевич

Перед сном я размышлял вот о чем. В народных приметах есть три таких тезиса про лешего: 1) правый сапог у него надет на левую ногу, левый сапог на правую ногу, верхняя одежда шиворот-навыворот и т. д.; 2) он может «водить», т. е. являясь или не являясь человеку телесно, может сделать так, чтобы тот не мог найти дорогу, пускай бы она была даже совсем рядом; 3) если заблудился в лесу, одним из способов для того, чтоб найтись, является переодеть одежду на левую сторону, поменять местами обувь и т. д. Хорошо. Как же тогда поступать, если встретил в лесу человека, с переодетыми сапогами и в одежде шиворот-навыворот — обычный это человек, который заблудился и хочет выйти из леса, или все-таки леший? В любом случае, такому персонажу лучше, наверно, не доверяться. Впрочем, я быстро перестал об этом думать, потому что меня больше интересовал вопрос, СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША?

Выспаться вообще было невозможно, потому что одна заря спешила сменить другую, дав ночи всего полчаса. От всего этого, казалось, ночи вообще не было, не было ритмического чередования света и тьмы, наглядного образа движения Земли и движения жизни в целом. Это как-то меня мучило и не давало ни выспаться, ни отдохнуть. Нина, похоже, тоже очень уставала, несмотря на то, что бодрилась и постоянно собирала грибы. То и дело, что собирала грибы и ягоды. Я ни разу не видел ее спящей: когда я подымался, она уже бодрствовала, щебетала, костер был разведен, еда приготовлена и т. д. — за одним исключением (исключение относится к словам «когда я видел ее спящей»). Дело было так. Как раз в ту ночь я, хоть и с трудом, но заснул, и мне снилась, как обычно, Ильма, и я всегда стеснялся к ней подойти, но тут, в моем сне, она работала чем-то типа телефонистки или продавщицы в «Евросети», т. е. по социальному положению ниже меня, и была очень простой, как тут говорят, и веселой, веселилась и хохотала, и оттого я подошел к ней и тоже стал веселиться и хохотать, и мы как-то весело и легко проводили время, и остальные работники этой «Евросети» тоже шутили и смеялись, я имею в виду, этого конкретного киоска «Евросети», и около окна стоял какой-то тоже продавец, и он был симпатичный малый, пока не оказался вдруг Эдиком-дагестанцем, только он звался почему-то Ким Меликян.

Я не успел никак среагировать на это неожиданное обстоятельство, потому что тут же перенесся в другой сон, в котором мы все находились в светлой не то кухне не то гостиной, там были Нина, моя мама, мои два сына, среди которых один Рамзан, а второй покуда не родился, и в эту кухню не то гостиную вошла какая-то, наверно, цыганка или дагестанка с двумя своими сыновьями, здоровыми взрослыми кудрявыми цыганами не то дагестанцами, цепко оглядела всех присутствующих и сказала что-то вроде того (точно не помню, сны ведь забываются быстро), что ты, голубушка, это она спокойно обратилась к маме, будешь тут у нас в рабстве, и дети тоже, и все вы. Мы тут пока поживем. Вот этот, она не то чтобы показала на меня, даже не посмотрела, но имела меня в виду, сейчас уйдет, ну, недельку, может, продержится, а что будет с ней (это про Нину), тогда и станет понятно. Говорила она это с такой уверенностью, что я просто опешил — на это, видно, и делается расчет у таких людей (которые заявляются в чужие дома и берут людей в рабство). Я слушал ее и ох. евал, она была так уверена, что они поселятся в моем доме и будут помыкать нами, и создадут мне такие условия, что я уйду через неделю и никак не попытаюсь защитить своих — и мое ох. ение, видимо, как-то отражалось на лице, потому что она прервала свой ласковый спич и сказала вдруг, э, нет, я ошиблась, недели две, наверно, все-таки придется подождать, и взглянула на своих сыновей, и те угрожающе напряглись и подобрались, но в целом ничего не предпринимали, а она продолжала методично — я бы даже не назвал это угрожать — унижать мою маму. Видимо, дело происходило все-таки на кухне, потому что у меня под рукой оказался огромный тяжелый нож для рубки капусты; я подошел с этим ножом к одному из ее сыновей и замахнулся, чтобы стукнуть его по голове, например, или по груди — словом, дать понять, что тут такие дела не пройдут, но как-то стушевался, все-таки убивать человека мне не приходилось, я решил отрубить ему палец или сделать что-нибудь в этом духе. Тот только смотрел на меня и не шевелился — ну как, дышал, конечно, но в основном не шевелился. Нина тоже была странно пассивна, я уж не говорю о моих детях. В общем, единственными активными участниками сцены были только старуха и я. Мне и палец-то ему отрубить не удалось, я помахал ножом и отошел. Это все было довольно страшно, но тут он начал шевелиться, и стало еще страшнее. Там еще была какая-то, сестра, что ли, и вот он держал ее за шею, так приобняв, и я стал кидать в него всякой кухонной утварью — кружками, ложками — но они до него не долетали, попадали в основном по сестре, а если долетали, то как-то слабо, не причиняя никакого вреда. А я-то думал, я кидаю ловко, как хоббит! Он еще пошевелился, вроде бы даже по направлению ко мне, и все это под монотонный говор старухи. Я решил, что настало время применить руки, подскочил к нему и стал бить, но одна рука у меня не двигалась (видимо, во сне я на ней лежал), от страха я не мог ничего сказать, вытащил вторую руку и стукнул его два раза, и так обрадовался отсутствию привычной беспомощности, что проснулся — и обнаружил, что бил я Нину, которая лежала рядом со мной, прямо по лицу. Нина проснулась (это и был единственный раз, когда я видел ее спящей), заплакала, я ее обнял, она долго вздрагивала мне в грудь, потом успокоилась и мы заснули.

На четвертый день, как я и обещал Нине, показалось солнце, и мы очень быстро, взяв северное направление, добрались до озера. Определенно это было Питкяярви, Кате или же Валкеалампи. Мы быстро обошли его и до темноты продвинулись на север далеко, как только смогли. Тут уже местность то и дело пересекали разные тропинки, от которых мы, впрочем, выбирая место для ночевки, на всякий случай удалились. В эту ночь Рамзан снова видел, как мы ритмично движемся под плащом и т. д. Повторяю, что все не описанное здесь время я размышлял о вопросе квантуемости тела в смысле содержания в нем души. У меня отросла борода, я запаршивел, не мылся и т. д., — словом, куда делся прежний аккуратный Эдик? Исчез, как в воду канул, нет старого Эдика, а есть только новый Смок Белью, вот кто есть таков.

На пятый день солнца опять не было, зато нам на помощь пришли тропинки и озера. Очень скоро выяснилось, что непосредственно вдоль озер идти сложно, берега все поросли тростником, идти вдоль воды было невозможно. Мы пошли, отклоняясь от воды, по тропинкам и, кажется, опять начали блуждать. Но прогресс какой-то был: местность, в общем, стала понижаться и заболачиваться. По вечерам на озера опускался туман и стоял всю ночь, оставляя росу, которая тоже испарялась с жаркими лучами солнца. Нина опять заныла про лешего, про то, что надо переодеть одежду на левую сторону и т. д., и т. п., но я говорил ей, что леших нет и т. д., и она так мне надоела, что я вновь отослал ее искать грибы или же молчать, и чтоб не переодевалась: замечу, что она переоделась — не буду с ней говорить. Пришлось применить столь сильную угрозу потому, что другие средства были исчерпаны. Нина ушла, забрав Рамзана, надувшись, мы снова переаукивались; заблудиться тут, впрочем, было сложнее, озера играли свою ограничительную роль.

Вообще лес и город малоотличимы: город есть каменные джунгли, лес есть древесный город. Есть в нем свои улицы, авеню, проспекты, места для парковки и т. д., логика которых сложно познаваема, но может быть описана. Я спустился под уклон, пошел в гору, и тут сзади раздался шум, как от легковой машины. Я спрятался в кусты; меня по не поддающейся логике лесной улице обогнал синий «Москвич», вернувшийся будто из советских времен. А кусты были как тротуар. Выглядел он вполне безопасно. «Москвич» проехал, я вышел на дорогу, огляделся: сзади шел какой-то мужик, тоже безопасный, явно грибник. На всякий случай я все же свернул от него направо, но тут же устыдился своего страха, вернулся обратно, шел, шел, а тот мужик все за мной. Перед ЛЭП обнаружилось болотце, я встал на краю, нащупал в мешке финку Вовы и стал дожидаться прохожего. Тот немного помедлил, но пошел дальше и прошел рядом со мной — тут я увидел, насколько он испуган. Прошел на деревянных ногах мимо и с облегчением углубился в лес. «Москвич» уехал куда-то далеко. Не обращая больше на грибника внимания, я стал кричать Нине але, але, она откликнулась издалека, пришла с Рамзаном, мы стали снова ругаться про лешего, я ей стал угрожать, что пойду в лес, она снова ушла от меня с ребенком. Минут сорок я злился и успокаивал себя вопросом СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША?, потом не выдержал, снова заорал Нину, она снова пришла, настаивая на том, что нужно вывернуть одежду и переобуться, но не решаясь без моего разрешения, и мы, надувшись, пошли дальше вместе мимо грибника. Нина на него внимательно посмотрела, но ничего не сказала, и я видел, как тот от страха обмер, а как только мы ушли, подобрал свою полупустую корзину и рванул туда, откуда пришел. Мы снова стали ругаться, я взял Рамзана и пошел куда глаза глядят, не хочу с тобой идти, сказал, а Нина робко пошла следом.

К вечеру поднялся ужасный пронизывающий ветер, лес зашумел, деревья стали гнуться до самой земли. Чтобы Рамзан не пугался, я стал говорить ему: вот зайчик, вот лисичка и т. д., а он был необычайно бойкий для себя и отвечал, дескать, это не зайчик, а белочка, а я вел его за руку и отвечал, что да, точно, перепутал и т. д. И вот так мы шли, шли, и подошли к какой-то опушке, словно бы лес заканчивается, и вдруг я услышал ужасный дикий человеческий крик. Посмотрев в сторону крика, я легко обнаружил его источник: маленькая старушонка по фамилии Чекушина, в платчонке, удивительно громко кричащая для своей комплекции и возраста. Странное дело: пока она не закричала, я ее не видел. Но важнее, кто был рядом со старушкой. А рядом с ней стояла на коленях Ильма и смотрела на меня с Рамзаном, но нас, казалось, не видала: лицо ее, как всегда, была бесстрастно, но глаза наполнены слезами. Но еще важнее, чем Ильма — кто был рядом с ней. А рядом с ней стоял Эдик со своим автоматом; он закричал: а-а-а, сука, попался, и стал в меня стрелять, но не попал, пули сбили листья над моей головой, Эдик стрелял слишком высоко, чтоб не попасть ненароком по своему Рамзанчику. От неожиданности я тоже заорал: блядь, сука! — и побежал обратно в лес. Задним умом я понимаю, что собирался вернуть мальчика, оставить его на опушке; если б старушка не закричала, возможно, я бы не заметил ее, Ильму и Эдика; скорее всего, тут бы Эдик меня и прикончил. В общем, так или иначе, а я убежал, и дул ветер, и за мной бросился Эдик, но я-то уже знал все тропинки в этом буреломе, к тому же деревья угрожающе скрипели, в общем, я оторвался. Эдик был не один, а со своими джигитами, вслед мне летели, видимо, еще пули, но, очевидно, то были выстрелы от отчаяния, и никто не рискнул углубиться за нами в лес. Я оторвался, побежал по тайной тропе, на ту же тропу передо мной выскочила перепуганная Нина, и мы помчались, роняя грибы, втроем по тропинке, предположительно — на север. Вскоре тропинка расщепилась под тупым углом; я говорил, что нужно бежать направо, Нина — что налево, а еще она говорила так: шел, нашел и потерял. Конец цитаты. Так мы спорили и не могли сойти с места (Рамзан был как овощ, он был, и его как будто бы не было), и ни к чему не могли прийти, и я хотел было схватить ее за руку и потащить, но следующие события избавили меня от этого. Ибо ветер дул все сильнее, и во время нашего спора ветка березы над левой тропинкой вдруг хрустнула и обмякла, загородив дорогу; мы единодушно восприняли это как знак и побежали по другой тропе; мы двигались, пока хватало дыхания, углубились в лес и заночевали там в последний раз: на другой день вышли к Вахваярви и к вечеру добрались до Алалампи. Было, оказывается, совсем близко.

Справедливости ради, Нина один раз в лесу меня обманула, по глупости своей, неумышленно. Я расскажу, как это было, а было это довольно изящно: она была обута в туфли без каблука, и в поисках грибов забралась в совсем уж какое-то мокрое место, и хлебнула этими самыми туфлями воду. Хлебнув воды, она тут же выскочила на сухое место, сняла туфли и перевернула стельки — с тем, чтобы мокрая верхняя поверхность каждой стельки оказалась внизу и не мочила ей ступню. Однако в этом случае стелька на левую ногу оказалась бы в правом ботинке, а стелька на правую — в левом. Помимо того, что это было бы нарушением моего запрета, так было еще и неудобно ходить; поэтому Нина положила стельку из правого ботинка в левый ботинок, стельку из левого — в правый. То, что это равнозначно переодеванию обуви, в голову ей не пришло. А ведь стелька — это определяющая часть туфли, особенно если без каблука.

В поселке Алалампи, вернее, в станционном здании, где обитали официальные шесть жителей, мы легко нашли Илью-старшего. Он был слеп и по этой (я думаю) извинительной причине был сначала неприветлив, но, услышав волшебное слово «де Селби», которому меня научил Иван, помягчел, предоставил нам ночлег и т. д. Я зарядил мобильник

и отправил своему де Селби эсэмэску, что поиски продолжаются, возможно, я напал на след, кроме того, я нашел вопрос, над которым стал размышлять, а именно СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? — в общем, вскрывать банку с D.M.P. пока рано. Есть хочу, сказал Рамзан. Я дал ему конфекту. До этого момента он молчал, как овощ, и Илья-старший его не слышал. А кто это у вас, спросил он. Это пацан, Рамзан звать, Иван велел передать, что он у него, ну, теперь не у него, конечно, а у меня, вообще-то. Что ж ты сразу не сказал| вскричал Илья, давай его сюда, раз так, то вам не у меня ночевать, а в самом главном корпусе| Он позвонил по телефону, сказал, что Рамзан у него, тем временем налил нам водки, сказал, что накормят нас в поселке, сейчас привезут; и верно, минут через пятнадцать подъехал джип, мы с Ниной и с Рамзаном сели в него, и нас повезли в лес; было темно, и точного маршрута, как нас везли, я не знаю, но из последующих событий и из того, как я успел выучить топографическую карту, привезли нас в район между озерами Алалампи, Руоколампи, Вахваярви, Хияярви, Ритарилампи. Джип подъехал к воротам, просигналил, открылся шлагбаум, мы въехали внутрь. Территория была ярко освещена, она состояла из нескольких зданий с чисто выметенным двором, или, даже сказать, плацем между ними. Нас подвезли к одному из невзрачных зданий; не спрашивали, кто мы, где мы, откуда мы, дали ключ от комнаты, провели в столовую, накормили/напоили водкой, чаем, горячей картошкой с мясом, солеными огурцами, рыбой, в общем, понятно, все как в обычной гостинице, даже лучше. Видно было, что мы тут как бы почетные гости, и к нам со всем уважением. Рамзана забрали, на расспросы отвечали, что отведут в главный корпус. А мы где? А мы в административном здании. В общем, мне-то наплевать было, куда его отведут, его тупая покорность уже подзаебла. После тяжелого путешествия мы с удовольствием поели, приняли душ, потрахались (всё совместно) и проспали до двенадцати утра следующего дня. Перед сном Нина поразила меня тем, что скинула свои ботинки и стала голышом ходить по номеру, приговаривая: ну, теперича нам здесь преотлично! ежели мы теперича даже совсем разденемся, так и тут никто ничего нам сказать не может! Логично было думать, что когда-то она участвовала в подобных оргиях с Евграфом Николаевичем, так что я хотел посмотреть, чем заканчиваются обычно такие похождения, но она все ходила и ходила, как маятник, и я, убаюканный ею, заснул. Проснувшись, мы позавтракали в той же столовой, потрахались, приняли душ, пообедали (всё совместно). Ставни на окнах были закрыты снаружи. Вышли прогуляться вокруг здания — то есть, хотели выйти. Выяснилось, что комплекс зданий, зацентрованный плацем, окружен стеной с колючей проволокой и сторожевой вышкой. Часть зданий была похожа на бараки, из чего я сделал вывод, что мы в колонии. Гулять по колонии нам не разрешили, объект режимный, но за шлагбаум выпустили. Мы вышли за ограждение, и увидели, что при колонии имеется поселение, с домами, улицами, продмагом и т. д. Улицы были чисто выметены, пьяных нигде не было видно, поселение вообще больше походило на европейское (в идиллическом представлении о нем), нежели на российское. Вернувшись, я даже спросил, нет ли здесь интернета, и он — та-дам — был. Я попросился поработать в сети. Тетя-администратор проводила меня в комнату на втором этаже, в единственный кабинет с Интернетом, с придыханием сказала она, при этом слышно было, как она почтительно, с заглавной буквы произносит Интернет, Господин Интернет. Я дождался, когда она уйдет, и с нетерпением открыл почту (забыл сказать, что во время прогулки по поселку получил эсэмэску от де Селби, что он отправил мне письмо; связь в поселке вообще была отличная). Вот это письмо, привожу его полностью (естественно, кроме обрамляющих элементов, как то: header, pohju, pi"a, subject, signature, ongi etc. и кое-каких интимных и прочих подробностей):

Эдичка! — писал мне де Селби. — Как и обещал, пишу тебе третье письмо о том, что небесполезно знать любому человеку, вступившему на стезю изучения квантовой физики. Это письмо будет посвящено третьему и четвертому аспектам, необходимым любому ученику. Аспекты эти следующие: 3) учитель (то есть я!:), приходящий на помощь борющейся душе, указывая ей путь, и 4) переворот в сознании, который уходит корнями в неизвестную область. Но сначала хочу тебе сказать, что ты выбрал для медитации очень хороший вопрос. Я чувствую, что совсем скоро он сможет раскрыть тебе врата квантовой механики, если, конечно, ты будешь упорен в своем стремлении.

3. Когда происходит раскрытие сознания, помощь научного руководителя оказывается полезной, потому что она вызывает конечный взрыв, к которому мы все и стремимся. Как Дэвиссон, который даже не знал, что спросить у Адамса, изучающий квантовую механику часто не знает, что ему делать дальше. Если он будет продолжать так жить, то умственная рассеянность может кончиться бедствием, либо его переживанию не будет суждено достичь конечной цели, так как оно может прекратиться у порога достижения стадии полной зрелости. Как часто случается, ученый удовлетворяется достижением промежуточной стадии, которую он по незнанию принимает за совершенство. Научный руководитель нужен не только для того, чтобы побуждать ученика к дальнейшему восхождению, но и для того, чтобы указать ему цель.

Что касается указания, то это вовсе не указание с точки зрения разума. Адамс устроил так, чтобы Дэвиссона уволили из телефонной компании Блумингтона; Макс Планк закурил, а Эйнштейн сказал Ричардсону, что ему следует увидеть облик, который был у вселенной еще до Большого взрыва. С точки зрения логики все эти указания не имеют смысла, они находятся за пределами рационального мышления. Мы можем сказать, что они являются чем-то потусторонним, так как не дают нам никакого ключа, указывающего, с чего мы можем начать наши рассуждения. Но поскольку постижение квантовой механики не имеет ничего общего с рациональностью, то указание не обязательно должно иметь обычный смысл. Пощечина, удар по плечу или какое-нибудь изречение, несомненно, исполнят роль указания, когда сознание ученика достигнет определенной стадии зрелости.

Поэтому зрелость, с одной стороны, и указание, с другой, должны быть своевременны, если один не созреет, а другой не укажет, то желаемый результат может никогда не быть достигнут (!) Когда цыпленок готов вылупиться из скорлупы, курица-мать чувствует это и проделывает клювом отверстие, и — о, чудо из чудес!!! — на свет появляется другое поколение куриной семьи.

В этой связи можно, вероятно, сказать, что это указание и руководство, наряду с предварительным физическим снаряжением ученого определяет содержание его опыта в квантовой механике и что, когда этот опыт достигает стадии полной зрелости, он неизбежно прорывается, принимая форму переживания, о котором мы говорим. В этом случае можно сказать, что само переживание, если мы можем его получить в его чистейшей и первоначальной форме, представляет собой нечто, совершенно лишенное какой-либо окраски — религиозной или научной. Таким образом, это переживание можно рассматривать всецело как психологический фактор, который не имеет ничего общего с кинематикой, термодинамикой или с каким-либо особым физическим учением. Но могло ли это переживание иметь место просто как факт сознания при отсутствии физической предыстории или духовного беспокойства?

Психологию ученого нельзя все-таки рассматривать в отрыве от физики, а также от определенных научных направлений. То, что переживание, о котором говорит квантовая механика, вообще как таковое имеет место и формируется, в конце концов, в виде системы интуитивных прозрений, в основном обусловлено научным руководством, каким бы загадочным оно ни казалось, так как без него само переживание невозможно.

Именно поэтому истинность понимания квантовой механики должна быть подтверждена научным руководителем, и именно поэтому история нашей дисциплины уделяет так много внимания ортодоксальной передаче истины. Тот, кто достиг такого понимания самостоятельно, без научного руководителя, принадлежит к натуралистической школе еретиков-самоучек. «Дэвиссон попросил: „Умоляю тебя, подтверди ты“, — однако Ричардсон ответил: „Мои слова имеют мало веса. В Чикагском университете сейчас пребывает сам Джеймс Джин, и люди, пришедшие отовсюду, толпами осаждают его, желая получить указания по квантовой механике. Давай пойдем к нему…“» Этот отрывок, правда, не встречается в автобиографии Дэвиссона, возможно, он был добавлен в более позднее время — но этот факт не умаляет силы аргумента, выдвинутого Ричардсоном.

4. Наконец, если раскрытие сознания в квантовой механике не кончается состоянием просветления, то можно сказать, что это раскрытие еще не достигло кульминационной точки, так как когда это происходит, то сознанию не остается ничего другого, как прийти к конечной развязке. Это как кончить. Если ты не кончил, то ты, считай, не потрахался. Без просветления нет квантовой механики. Но, к сожалению, этот вид просветления можно описать только в терминах квантовой механики. Когда ты его испытаешь, ты поймешь.

Но поторопись! Я вижу, ты очень обеспокоен грядущим концом света и т. д. Я верю, что ты достигнешь просветления до того, как я открою банку с D.M.P. Когда ты в полной мере постигнешь квантовую механику, ты не будешь так сильно расстроен. К чему огорчаться? Ведь ты познал Истину. В том же случае, если квантовой механики ты постичь не успеешь, исчезновение всего кислорода в атмосфере тебя, несомненно, удручит — но исключительно от незрелости твоего ума. Мне бы не хотелось, чтобы было так — но если так случится, я, как ты понимаешь, не расстроюсь. Ведь я квантовую механику понимаю. Еще раз, хотя это и излишне, напоминаю о конфиденциальности и прочая. Обнимаю тебя с нежностью.

Прочтя это письмо, я понял, что время не ждет. Поэтому, потрахавшись опять после ужина с Ниной, я усиленно принялся размышлять над своим вопросом: СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША? Пока я размышлял, Нина опять стала ходить голышом и приговаривать: ну, теперича нам здесь преотлично! ежели мы теперича даже совсем разденемся, так и тут никто ничего нам сказать не может! За этим действием меня (нас) застали сотрудники администрации. Ура| сказали они. Мы, наконец, нашли вам место для жизни не в четырех стенах темницы, а на воле. Завтра с утра вы переезжаете. Я хотел возразить, что вовсе не хочу жить на воле, меня устраивают стены темницы, раз здесь есть интернет, кормят и в любое время выпускают гулять, но по пустым глазам и жестко сжатым губам представителей администрации понял, что решение они приняли окончательное, далось оно им нелегко, менять они его не будут; а раз так, то зачем зря ссориться? Не стал я спрашивать и о нашем статусе, и когда и куда нам можно будет уйти; поднимать эту тему было пока рано, а если здесь тайное убежище букмекеров, как я понял из слов Ивана, то нужно было сделать все возможное, чтоб узнать судьбу Эйнштейна или Вовы. Я сказал себе: лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и пожалеть, помни, Эдик, конец цитаты. Поэтому я просто выторговал себе: 1) право приходить сюда работать на компьютере с Господином Интернетом; 2) чтобы в наше новое жилище в поселении нам приносили еду из столовой; 3) чтобы, если что-то понадобится, я всегда мог встретиться с кем-нибудь из администрации, в любое время дня и ночи. Администрация пошла на мои условия с видимым облегчением. Кажется, они меня опасались, но почему опасались — остается для меня непонятным до сих пор. Возможно, потому, что я умел работать в Интернете.