Котенок. Книга 3
Шрифт:
Он одарил меня злым, презрительным взглядом.
Я усмехнулся.
— Тогда ковыляй за мной.
Взглянул на Звонарёва — тот указал мне на дверь.
Я посмотрел на стоявших около окон девчонок.
— Первым за мной идёт Громов, — сказал я. — Потом вы. По очереди! Медленно. Всё понятно?
Школьницы кивнули.
Я зашагал вдоль баррикады из школьных парт.
Скомандовал:
— Громов, тащи за мной свой тощий зад!
Свернул к выходу.
Стоял около приоткрытой двери. Смотрел, как дежурившие около лестницы милиционеры подхватили Васю. Наблюдал за тем, как неуверенно ковыляли к лестнице Лидочка Сергеева, Оля Ерохина и ещё три ученицы десятого «А» класса.
Подумал: «В этот раз выжили шестеро. Плюс Волкова. Минус… возможно, я. Уже лучше, чем было тогда». Усмехнулся, потёр испачканный кровью рукав свитера. Посмотрел на замершего у стены Кравцова.
— Входите, полковник, — сказал я. — Не стесняйтесь. Только не делайте резких движений. И тогда не пострадаете… почти. Радуйтесь, товарищ Кравцов: скоро мы с вами отправимся в Англию. Вы уже бывали в Лондоне?
Глава 5
Я заметил, что при появлении полковника школьники воспряли духом. Словно Кравцов въехал в кабинет литературы в качестве освободителя (на коне и с саблей в руках), а не вошёл в класс под конвоем (со скованными за спиной руками). Десятиклассники зашевелились, зашептались, сомкнули ряды. Смотрели на меня и на солдат уже не просто испуганно — с ненавистью и с вызовом во взглядах. Я видел, как отчаянно блестели Наташины глаза, когда хмурого полковника обыскивал Новиков (под прицелом автомата Звонарёва). Девчонка привстала и будто едва не бросилась на защиту родителя. Кравцов зыркнул на дочь строгим взглядом — Принцесса застыла на месте, обижено скривила губы.
Полковника я отвёл в угол комнаты, под окно — туда, где ещё недавно сидели девчонки. Кравцов ни о чём не спрашивал и не сопротивлялся — изображал послушного заложника. Наташа тут же перебралась к отцу, принялась шептать ему на ухо. Меня она словно не заметила. Я выглянул в окно — автобус с чёрными окнами не увидел. Не заметил и снайперов на крыше соседнего корпуса. Отчитался об увиденном перед солдатами. Поправил шторы, перешагнул через выставленные ноги одноклассников. Под присмотром дула автомата вернулся к тому месту, где оставил гитару. Уселся на холодный пол, вытянул и скрестил ноги. «Волкова уже в Петрозаводске, — подумал я. — Завтра будет первый тур конкурса».
Провёл пальцем по струнам. «Полковнику никто не пишет…» — прозвучали в голове слова песни. Но я ухмыльнулся и прогнал их. Решил: «Никаких песен из будущего». Поискал в памяти подходящий случаю репертуар. «Котёнка» и прочие песни с «детских танцев» забраковал. Прошёл и мимо конкурсных песен «Солнечных котят». Задержал внимание на композициях из нашумевшего в октябре фильма «Берегите женщин», но отринул и их. С грустью вспомнил о том, что «Чародеи» пока не вышли в прокат, а «Гардемарины, вперёд!» и вовсе существовали сейчас только в моей памяти, в мечтах сценаристов и режиссера. Но отыскал в воспоминаниях уже нашумевшие «хиты» кинопроката. Сыграл вступление.
— От героев былых времён, — затянул я песню из кинофильма «Офицеры», — не осталось порой имён…
— … Только чёрному коту и не везёт.
Я приглушил струны. Услышал слова Кравцовой о том, что «некоторых котят нужно топить в ведре сразу после рождения». Улыбнулся. Песню «Чёрный кот» на стихи Михаила Танича я исполнил дважды. Не потому что злил Принцессу, или меня попросили повторить композицию (как ни странно, заказы на песни мне не выдавали ни солдаты, ни заложники). Мне почудилось, что именно эта песня сейчас в полной мере передавала моё настроение: она звучала в унисон с моими мыслями. Мысленно повторил: «Только чёрному коту и не везёт». Заметил, что солдаты посматривали на циферблат висевших на стене часов. Поправил очки, тоже взглянул на положение стрелок. Прикинул: через десять минут истекало время ультиматума, который дали Новиков и Звонарёв капитану Райчуку.
— Очкастый! — сказал Новиков. — Глянь в окно!
Он дёрнул головой. Я заметил, что на меня смотрели все, кто находился в комнате: и солдаты, и школьники, и ещё мгновение назад походивший на восковую фигуру полковник Кравцов.
— А пока наоборот… — снова пробормотал я.
Пристроил около парты музыкальный инструмент. Неуклюже поднялся на ноги, по-стариковски закряхтел. Под прицелами взглядов и автомата прошёл к всё ещё яркому прямоугольнику окна.
Придержал тяжёлую штору рукой. Сощурил глаза от яркого дневного света — взглянул на прикрытую полупрозрачной завесой из снежинок дорогу. Обернулся, покачал головой.
— Нету, — сказал я. — Не вижу.
Новиков и Звонарёв переглянулись.
— Ясно, — пробормотал светловолосый солдат.
Он наклонился, поднял с пола свой вещмешок. Его темноволосый приятель стволом автомата начертил в воздухе воображаемую линию, соединившую меня и полковника Кравцова.
Я замер — сладил за солдатами.
— Котёнок, ты в Лондон хочешь? — спросил Новиков.
Он рылся рукой в мешке, смотрел при этом мне в лицо. В моей голове по-прежнему звучала мелодия песни «Чёрный кот». Шепотки десятиклассников за моей спиной стихли.
— Хочу, — сказал я.
— Вот и покажи нам, насколько сильно ты туда хочешь, — сказал Новиков.
Он вынул из мешка «изделие 6x4» (общевойсковой штык-нож), положил его на столешницу.
— Выбери двоих школьников, — сказал светловолосый солдат. — Любых: на твоё усмотрение. Парня и девку. Не трогай только Кравцову.
Новиков посмотрел мне в глаза (туда же взглянуло дуло автомата Звонарёва).
— Докажи, что тебе можно верить, очкастый, — сказал он. — И поедешь в Англию вместе с нами. Обещаю.
Солдат сдвинул в мою сторону зачехлённый штык-нож.
— Как… доказать? — спросил я.
Посмотрел на исчерченную царапинами рукоять ножа.
Новиков ухмыльнулся и ответил:
— Очкастый, через восемь минут ты перережешь двоим школьникам глотки.
Я не прикоснулся к ножу. Но и не вернулся к поставленным одна на другую школьным партам, где меня дожидалась гитара. Повернулся спиной к учительскому столу, спрятал за спиной руки, посмотрел на одноклассников. Пробежался глазами по бледным лицам, по поникшим плечам и по взъерошенным волосам. Словно действительно прикидывал, кого первым поведу на бойню. Заметил: многие школьники прятали от меня взгляды. Другие же, напротив, пристально смотрели мне в глаза (но не грозно и с презрением — выжидающе, с нескрываемым испугом). Не заметил страх только в глазах полковника. Но я в них и не вглядывался. Понял, что уже несколько секунд в классе царила почти абсолютная тишина: никто не шептался, не ерзал ногами, даже не кашляли и не чихали — только гулко стучало у меня в груди сердце, да едва слышно потрескивали оконные рамы.