Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

бойницы, прикидывая расстояние до стелющейся во весь опор к проездной башне

сотне ордынца. – Надумал было отсидеться за спинами, да пришлось идти на

штурм первому.

Сторожевой прицелился из лука и пустил стрелу, метясь в тех всадников, которые были поближе: – А теперь пускай дожидается подмоги себе, а мы ускорим его

нетерпение, – поддакнул он, споро насаживая на тетиву новую стрелу и

вскидывая лук. – Поздно тебе окститься, батыево отродье, получай-от гостинец

прямо

с наковальни кузнеца Калемы.

Ратник поплевал на пальцы и прищурил левый глаз, дожидаясь, когда

мунгалин с нашивкой сотника на рукаве подскачет ближе. Но тот вдруг резко

осадил коня, пропуская вперед ордынцев и продолжая указывать саблей вперед, видимо, он не спешил попадать под убойный град со стен. Это стало очередной

его ошибкой, потому что попасть стрелой в скачущего воя было сложнее.

Сторожевой мигом поймал на край наконечника плоскую морду с вылезшими от

ярости глазами и звонко щелкнул тетивой, стрела проткнула воздух по прямой и

ударила всадника в глаз, заставив его вылететь из седла. Копыта степных

коней, обтекавших на бешеной скорости джагунова скакуна, втоптали в грязь

его полосатый халат вместе с содержимым, превратив все в кровавый пласт

поверх таких же тонких пластов, успевших затвердеть. Сотня ударилась

конскими грудями о закрытые воротины и заметелилась на месте, не в силах

вырваться из круговерти, созданной ее же необузданной силой. На навершии по

бокам проездной башни на расстояние до первых глухих веж усилилось

мельтешение ратников, спешивших довершить ратную работу, это сбежались вои, на участках которых устоялось относительное затишье. Тучи стрел и дротиков

устремлялись в скопления мунгал, превращая их в осенние бугры, утыканные

сохлым будыльем, не спешившим оголяться – так тесно вжались они друг в

друга. В груди у Вятки нарождалось чувство радости, готовое выплеснуться на

лицо, замысел, над которым они колдовали с воеводой Радыней, убитым

ордынской стрелой, при одобрении князем Василием Титычем, сулил принести

долгожданную победу над ордой, могущую повлиять на обстояние. Вдруг хан

Батыга задумается над потерями в живой силе, понесенными войском под

городком, и решит отвернуть от него, чтобы раствориться в степях. Тем более

сеча уходила на убыль, закрасневшееся солнце, раздутое до огромной величины, словно напиталось кровушкой неразумных людишек, проваливалось за стену леса, ощетинившегося перед ночью вершинами вековых елей. Вот была бы удача, тогда

вятичи сумели бы подготовиться к очередному набегу поганых так, что ни один

из них не сумел бы войти в Жиздру и замутить воды немытыми телами, не то что

карабкаться тараканами по стенам крепости. И вдруг взгляд его упал на

место

в стене, где был пролом, он по прежнему зиял рваной дырой. Видимо ходившие

на охоту ратники Званка, израненные ордынцами и оставшиеся в живых, не

находили сил снова забрать его камнями и бревнами, они лежали возле дыры, не

выпуская из рук ножей и мечей. Воевода завертел головой по сторонам, сторожевой рядом с ним, покатывая желваки по скулам, не терял времени даром, он исправно опустошал колчан со стрелами, поводя правой рукой от него к

тетиве и обратно. Двое других ратников в забороле не уступали ему в

хваткости, начавшей соперничать с тугарской ловкостью владения оружием.

Вятка краем глаза заметил за углом заборола мелькнувший край поддевки и

устремился туда, ее владелицей оказалась Палашка, неизвестно каким образом

проникшая на проездную башню. Воевода еще в начале замысла, предвидя

кровавую сечу, решил уберечь баб и девок с подростками, снабжавшими воев

ратными припасами, отправив их за стены детинца. Теперь они были

окончательно отсечены мунгалами, допущенными до стен днешнего града. Но

спрашивать девку об этом было некогда, он схватил ее за ворот одежки и

развернул к себе, одновременно отбирая лук и стрелы: – Палашка, скачи до второй отселя глухой вежи, а когда мунгалы под

стеной останутся позади, спускайся со стены, собирай по заулкам баб с

отроками на завал пролома, индо нехристи пронюхают про него, и тогда их не

удержишь.

– Уразумела, воевода, – подобралась та, закидывая за спину тяжелую

косу, перелетевшую на грудь от воеводиной встряски. Хитро прищурила

темно-годубые омуты глаз с мохнатыми ресницами вокруг. – Дак они-от сидят не

по истобам, а жмутся к стене вокруг детинца.

– Это как! – сощурился и Вятка от догадки. – И отроки с ними? – Все там, чтобы встретить нехристей вострой стрелой, если полезут на

стены детинца – девушка подхватила руками подол сарафана, чтобы он не мешал

бегу. – У них мунгальские луки и копья, такие, как мой.

Она кивнула на лук в руках у воеводы и пригнувшись припустила по

навершию, доставая лапотками до краев поддевки. Не успел Вятка перенацелить

остатки сотни Вогулы на добивание мунгал, застрявших в проходе, как возле

пролома замелькали женские шабуры с другой лопотью вместе с холщовыми

портами подростков. Он выглянул из-за зубца стены, опасаясь новых волн

ордынцев, и увидел, как откатываются к Жиздре их остатки в изодранных

кипчакских халатах и синих мунгальских жупанах. С равнины донеслись хриплые

звуки труб с барабанным грохотом, возвещавшие о конце ратного дня и о сборе