Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

получали все семь недель осады. Это упорство, невиданное мунгалами доселе, выводило их из себя, заставляя делать множество ошибок и не замечать

мелочей, от которых зависел чаще всего исход брани. Вятка стоял в забороле

на проездной башне и наблюдал за действиями противника, под ногами у него

раскачивалось на цепях бревно, бьющее в центр ворот, защищенное вместе с

обслугой деревянными щитами, оно сотрясало сооружение до основания. Еще одно

бревно, окованное железными листами, старалось

развалить часть стены, измочаленную тараном в прошлые дни, но огромные плахи будто вросли друг в

друга, не спеша раскатываться в разные стороны. И все-таки долго так

продолжаться не могло, защитников оставалось все меньше, подмоги ни от кого

не ожидалось, а у противника не иссякал колодец, наполеннный до краев

свежими силами, степняки, несмотря на ощутимые потери, не собирались уходить

домой не солоно хлебавши. Это понимал каждый житель Козельска, и брань по

этой причине превратилась не в защиту города от жестокого ворога, а в защиту

себя от лютого зверя, не щадившего ни малого, ни старого. Горожане стояли

насмерть, понимая, что иного выхода нет, несмотря на подземный ход, прорытый

монахами, который в любой момент могла обрушить простая случайность. Не

слишком верил в такое спасение и Вятка, хотя прошел пещеру из конца в конец, ведь из нее все равно придется выбираться наружу, а там вокруг будут одни

мунгалы. Вот почему он решил драться до конца. Была и другая причина, она

заключалась в том, что жизнь под погаными превратилась бы в бесконечный ад, избавиться от которого не было бы никакой возможности. Об этом сожалел и

Звяга с многими дружинниками.

Воевода дождался момента, когда ярость мунгальских воинов достигла

пика, они словно ошалели, поднимаясь на стены с одними ножами, их кони тоже

стали грызть морды друг друга. Казалось, еще немного и они, обезумевшие от

ужаса, собьются в кровавый клубок. Пришла пора осуществить задуманное, Вятка

обернулся назад и крикнул сторожевому, стоявшему на полатях: – Давай сигнал открыть ворота!

Приказ полетел вниз, где за створками прятались воротные, готовые

отодвинуть тяжелые заворины, а Вятка уже отдавал новую команду воям, оседлавшим навершия по бокам узкого прохода между стеной и детинцом: – Ратники, встречайте гостей каленым железом!

Под пряслами раздался громкий стук чеканов по заворинам, потом натужно

заскрипели петли и обе створки распахнулись настеж, пропуская вовнутрь

бревно тарана, пролетевшее туда по инерции. На подступах к главным воротам

наступила на какое-то время тишина, она мигом обложила крепость, заставив

защитников и осаждающих замереть на месте. Люди на обеих краях жизни и

смерти словно почувствовали, что случилось что-то необычное, будто ветерок

овеял их лица,

успев шепнуть о том, что после затишья наступит кровавая

развязка, которая может повернуть сечу в ту или иную сторону. Это

продолжалось несколько мгновений, сравнимых с тенями, беспокойными перед

заходом солнца, и сразу раздался вопль животной страсти и безрассудства

охвативший всполохом алчности передние ряды ордынцев, они ринулись в ворота, обтекая пороки, не замечая, что рвут о них одежду и даже тела. Они

стремились вовнутрь крепости, надеясь первыми отыскать спрятанные горожанами

сокровища, обещанные джагунами и тысячниками, и успеть присвоить себе то, что можно было от них утаить. А еще отобрать в вечное пользование пленных и

скот, вещи и предметы быта, княжеские украшения и церковную утварь – все

пошло бы в дело, а потом насладиться молодыми наложницами там, где захватила

страсть, где они попадали бы на землю, опьянев от крови и радости победы.

Ордынцы хлестали коней плетями, они срывались со стен, попадая под копыта, ползли ползком, чтобы только не оказаться в числе неудачников, они ждали

этого момента почти два месяца. Проход был узким, он мешал не только

разбежаться по городу в поисках добычи, чтобы она оказалась весомее, но даже

оглядеться по сторонам, чтобы вовремя выбраться из столпотворения. Скоро в

победные кличи стали вплетаться крики раненных и раздавленных, они

усиливались, перекрывая другие звуки. Все было напрасно, задние ряды

продолжали напирать, проталкивая передних в тупик с высокой стеной, вдруг

выросшей перед глазами, окончательно забивая узкий коридор людьми и

животными. Началась давка, похожая на битву армий на малом пространстве или

на беспорядочное бегство от неприятельских полков, когда лошади наседали на

пеших воинов, а всадники не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой.

В этот момент на стенах показались защитники крепости с луками и

копьями, одни натянули тетивы, другие отклонились назад для броска, шквал

наконечников сверкнул железом в закатных лучах солнца, чтобы сразу впиться в

незащищенные доспехами места на ордынцах. Крик ужаса вырвался из сотен

глоток, затмив гул городских колоколов, он прокатился назад, заставив

напиравших нехристей ослабить давление, но этого предупреждения об опасности

им оказалось мало. Кипчакам не попавшим в первые ряды, по прежнему не

хотелось упускать добычу из рук, они ринулись вперед с удвоеной энергией, уплотняя человеческую массу до состояния окаменения. Стрелкам на навершиях

не нужно было выбирать цели, любая стрела находила ее, даже если она была

пущена детской рукой. Козляне не щадили захватчиков, пришедших со злым