Козельск - Могу-болгусун

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

повернул голову к узкому проходу, о котором намекнул Радыня, сверху он и

правда походил на загон для овец, куда тех загоняли, когда приходило время

их стричь. Делать над погаными расправу отсюда, так-же со стены днешнего

града, было бы с руки, но поддержать предложение воеводы мешала мысль о том, что если ордынцы вырвутся из капкана, устроенного в проходе, город будет

взят в полдня, ведь они окажутся внутри него. И все-таки лучшего предложения

отыскать было трудно.

–

Как бы сделать так, чтобы запустить часть мунгальских полков

вовнутрь, а остальных отсечь наскоком за воротами и закрыть их снова, тогда

затея бы удалась. Правда, во второй раз они бы тем путем не полезли, –

прищурился он. – А так нехристи хлынут бурным потоком, они может станут

топтать друг друга, а все ж какая-то часть одолеет стены детинца, которые

ниже городских. Тогда их не удержишь.

Воевода пожевал губами, затем кивнул головой, будто соглашаясь, и сразу

посерьезнел:

– Твоя правда, сдержать поганых будет некому, ратников на стенах не

хватает, – и тут-же приказал. – Направляй засадный полк на проездную башню и

не снимай его до тех пор, пока мы не подготовим ловушку, он станет отсекать

полки нехристей за воротами, когда первые части набьются в проход.

Вятка понимающе ухмыльнулся, затея понравилась с первого раза, но он

решил высказать свои соображения, чтобы не оставаться в стороне от

обсуждения. Князь Василий Титыч тоже одобрительно сощурился и повертел в

руке витую плеть, которой погонял коня, молчаливый этот отрок, носящий

высокий титул, вызывал уважение умом, развитым не по детски, и

немногословием среди людей, окружавших его. Вот и сейчас он лишь бросил

признательный взгляд на тысяцкого и собрался покидать стену, когда рядом с

его головой вжикнула ордынская стрела, взметнув вверх прядь светлых волос, она воктнулась воеводе сбоку шеи. Тот расширил зрачки и стал неуклюже

клониться вперед, пытаясь схватиться за угол вежи, возле которой стоял, из

раны сильной струей ударила кровь, залив рукав кафтана и доспех на груди.

Вятка успел подхватить его под локти, он вырвал стрелу, одновременно

стараясь поставить на ноги старого воя, кто-то из дружинников приткнул к

глубокому разрыву кусок полотна, но было уже поздно, Федор Савельевич обмяк

на руках верного друга и закатил глаза. Ратники вокруг охнули, дружно

подались вперед не ведая, чем еще можно помочь, и растерянно уставились на

тысяцкого, только малолетний князь не сдвинулся с места, он заметно

побледнел, ноздри затрепыхались, выдавая внутренне состояние. Он постоял еще

немного, не отрывая взгляда от лица пестуна, и когда заметил, что черты

стали резче и глубже, оборотился к тысяцкому.

Тот едва удержал возглас

удивления, на него смотрел не мальчик, но муж со спокойным и властным

взглядом светлых зрачков и с уверенностью, пронизавшей всю фигуру.

– Тысяцкий Вятка, отныне воевода ты, – негромко и четко произнес князь.

И добавил. – Ты должен исполнить последнюю задумку Федора Савельевича, она

того стоит.

Он перекрестился двуперстием, затем коснулся пальцами, беззучно шевеля

губами, твердеющего тела воеводы, и заспешил к взбегам, придерживая десницей

ножны небольшого меча, выкованные для него Калемой-кузнецом. За ним

последовали гридни, часть из которых подхватила за одежду славного воя и

понесла к лошадям, оставленным внизу на коновода.

– Отпевать будут в церкви Спаса-на-Яру, заслужил, – крикнул один из

них.

– Славный был ратник, – согласился кто-то из защитников на прясле, загораживаясь щитом от роя стрел. Глава тринадцатая. Воевода стоял в забороле на верху проездной башни, главном направлении

ордынского наскока, и выглядывал в бойницу, прикрываясь выставленным вперед

щитом, в который успело воткнуться не меньше десятка стрел. Солнце

перебежало на вторую половину ясного небосклона по прежнему безоблачного, оно било лучами под небольшим углом в реку, заставляя переливаться серебром

воду, кипевшую от множества пловцов на ней. Вятка видел, как окунаются в

серебро мунгальские сотни, как стремятся они к другому берегу, обняв шеи

коней и держась за уродливые бурдюки, наполненные воздухом, чтобы занять

место соплеменников, убитых и раздавленных копытами своих же лошадей, громоздившихся под основанием стены наподобие щербатого вала. Ордынцы

взбирались по трупам поближе к дубовым плахам, цеплялись крюками лестниц и

арканов за края защитного бруса наверху, затем упирались ногами, поднимались, перебирая веревки руками, к навершию и завязывали бой с

защитниками. Их было столько, что конца им, казалось, никогда не будет, но

сейчас эта картина воеводу не волновала, он обдумывал план, как отсечь

основную массу нехристей, когда первые орды хлынут в распахнутые створки

ворот и ворвутся в западню, заготовленную для них. А чтобы действие

выглядело правдоподобно, приказал не поливать смолой и не расстреливать из

самострелов окситанские требюше, долбящие ворота таранами, подвешенными на

толстых цепях, а только отпугивать обслугу копьями и стрелами. Он был уверен

в дубовых плахах, соединенных массивными железными пластинами и скрепленных

между собой тяжелыми штырями. Оставалось выбрать время для проведения