Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
не рискнул бы обработать его грани, даже если бы ему предложили за это
сундук золота.
Хан Бури пожал плечами, он знал, что полководец благоволит к нему и не
собирался перечить, единственное, что выводило его из себя, это ограничение
в самостоятельных действиях. После ночи, проведенной с бурдюком орзы и
несколькими наложницами из урусутских девственниц, он чувствовал себя
опустошенным внутренне, хотя сознание было чистым. Хан Кадан наоборот не
сумел удержать неприязненного взгляда, он был вторым сыном Угедэя, кагана
всех монгол, и родным братом Гуюк-хана, застрявшего под стенами Козелеска
почти на два месяца, и сразу понял, что камень брошен в их огород. Но что он
мог противопоставить верному псу Бату-хана, побитому временем и оружием, когда за его спиной стоял курултай и сам бог Сульдэ.
– Непобедимый, на каждый алмаз всегда найдется свой ювелир, – все-таки
высказал Кадан мысль. – Дело лишь за временем и за инструментом, который
нужно подобрать за это время.
Субудай отвернулся, потеребил поводья уздечки и уперся единственным
глазом в город перед собой, плавающий в волнах теплого воздуха, поднимавшегося от прогретой земли, и хотя картина резко отличалась от той, которую он видел во время весеннего разлива рек, все-же главное осталось
неизменным. По улицам бродили дружинники в полном боевом облачении, бабы в
длинных сарафанах несли на палках, положенных на плечи, горшки и бадьи с
водой и чем-то жидким, плескавшимся в густую пыль. Точно такой же пейзаж
можно было подсмотреть в кипчакских городах, прожаренных солнцем, когда
полуголые носильщики тащили на подобных палках глиняные кувшины с водой, тюки тканей или подносы со сладостями. Разнилась лишь одежда, материал, из
которого были возведены постройки, и природа вокруг, но люди оставались
везде одинаковыми. Разве что теперь на улицах урусутского поселения не было
видно стариков и детей, они или попрятались от стрел и дротиков, продолжавших сыпаться на крыши градом, или погибли.
– Время пришло, – прокаркал Субудай, не оборачиваясь на молодых
полководцев, спешивших украсить себя новыми победами. И добавил. – Время
приходит всегда, вовремя или невовремя, но оно движется неустанно, потому
что его невозможно остановить.
– Непобедимый, есть много способов, которыми его можно задержать, –
сверкнул раскосыми зрачками Кадан, стараясь успокоить горячего рысака.
– Чем? – фыркнул старый воин, он даже не обернулся. – Делами. Субудай надолго застыл в седле, превратившись в дряхлую собаку, поджавшую под себя больную лапу, он как бы не замечал, что на стенах города
стали появляться урусутские воины с мечами в руках, сверкавшими на солнце, и
с длинными копьями. Они все прибывали, заполняя башни и проходы между ними, левую руку у всех оттягивали щиты, урусутские, похожие на дождевую огромную
каплю, или круглые ордынские, добытые ими в бою. Наконец старый воин
вздохнул и прохрипел обычным голосом, в котором ощущалась его судьба, промчавшаяся вместе с ним в боях и в походах: – Завтра вы оба докажете делами, что время можно перегородить плотиной, как воду или зыбучий песок, и использовать его по своему желанию.
Он потянул на себя уздечку и поехал привычной для орды рысью вглубь
лесного массива, где для него была поставлена походная юрта без подушек и
других излишеств, за ним тронулись с бесстрастными лицами бешеные, готовые
по мановению его пальца разорвать любого. Ханы переглянулись и тоже
разъехались к туменам, ожидавшим приказа о наступлении, завтра им предстояло
доказать, что выбор джихангира пал на них не случайно...
Воевода Радыня взошел по взбегам на прясло, срубленное из бревен и
досок вокруг проездной башни, выходящей воротами на Жиздру с Другуской, и
приставил ко лбу ладонь. Дозорные донесли, что заметили за посадом шевеление
ордынских полков, будто бы они начали тесниться в разные стороны от дороги, ведущей на Москву, занимая поляны, очищенные от леса. Такая перестановка
вражеских сил могла означать лишь одно, что к ордам, обложившим город и
понесшим ощутимый урон за время осады, а так-же после ночной охоты козлян, прибывает пополнение из свежих частей, и что нехристи решили стереть
крепость с лица земли, несмотря на потери.
– Силен, Батыга, не жалеет своих воинов, – бормотал воевода под нос, поворачиваясь то к посаду за Другуской, то к равнине за Жиздрой, за которой
находился через лес погост Дешовка со ставкой мунгальского хана Гуюка. –
Сжигает их клетями, будто они деревянные чурки, и все душегубу мало.
Княжий отрок, стоявший за спиной, зябко передернул плечами, видимо, это
зрелище вызывало у него испуг и отвращение: – А когда дрова-от разгорятся, нехристи норовят поднять кто руку, кто
ногу, а кто и вовсе встает во весь рост, – он поддернул носом. – И текут
они, ажник поленья под ними пыхом пыхают.
– Это с них жир топится, они ж любят хлебать все жирное да сальное, –
сказал воевода не оборачиваясь. – Как только он вытопится, так их начинает
наизнанку выворачивать, опорожнелых да поджаренных.
– Не-е, дядька воевода, мне тятька сказывал, что это у них жилы
натягиваются, как на луках, а потом лопаются, оттого поганые плашмя падают.