Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
поганые начинали наскакивать на участок стены, который он защищал вместе с
десятком. Из мглы вынырнул один из разведчиков, затыкавший нос рукавом, он
прогундосил, указывая пальцем в туман:
– Там нехристи, они прячутся за ветками и за навалом из трупов. Десятский чертыхнулся и оглянулся назад поняв, что идти вдоль рва в
поисках безопасного места бесполезно, потому что ветки с трупами были
навалены за валом по всей его длине. А возвращаться обратно означало одно –
убить в защитниках городка надежду на освобождение от поганых орд. К нему
приблизились несколько ратников из его десятка, среди которых были Званок с
Улябихой, ряженой под тугарина, в голове пронеслась какая-то мысль, от
которой он хотел отмахнуться, но потом решился ее огласить: – Кто знает язык нехристей? – тихо спросил он.
Из рядов вышла Улябиха, она сдвинула малахай со лба подвернутым рукавом
чапана и так-же тихо ответила:
– Я знаю несколько слов из ихней поганой речи. – А кто еще? – отвернулся от нее десятский. Ответом было молчание, оно продолжалось до тех пор, пока на краю рва не
столпилась вся дружина. И Вятка обратился к заполошной бабе, навязавшейся к
нему в отряд для охоты на мунгалов:
– Откуда ты ведаешь их язык? – сдвинул он брови. – Они приезжали в Козельск торговать и останавливались на нашем
подворье.
Десятский почесал затылок, но делать было нечего. – Надо выманить тугар из завалов веток, чтобы ратники смогли их
различить, – пояснил он. – Иначе мы не сможем их обойти, и тогда задумка
останется никчемной.
– Выманю. Улябиха беспечно дернула плечом, заставив собеседника поморщиться, она
вдруг разлеглась на снегу и жалобно застонала. Затем проползла по
направлению ко рву несколько локтей, и снова издала хриплый стон, похожий на
стон молодого мунгала, умирающего от ран, оглянувшись на десятского, замахала широкими рукавами чапана, призывая идти вперед. Вятка сообразил, что следует делать, ткнув указательным пальцем в груди Темрюка, Прокуды и
Якуны, пропал с ними в седом молоке, разлившемся вокруг. Под ногами
зачавкали трупы людей, начавшие разлагаться, в нос ударил невыносимый запах, прерывавший дыхание. Откуда-то донесся едва слышимый стон, ему откликнулся
еще один, чуть ближе, стенания умирающих повторились, теперь с другой
стороны, но помочь им было некому. Вятка наткнулся на рогатулины веток, норовящие попасть в глаза, он подался грудью вперед и стал медленно
раздвигать их, стараясь мягко подмять нижние под себя. Так-же поступили
друзья, идущие за ним след в след. Если бы в этот момент что-то произошло, они остались бы лежать поверх веток и трупов, представляя собой новые
твердые участки для коней ордынцев, куда те воткнули бы копыта. Наконец, лапти ощутили снежный наст, едва слышно хрустнувший, Вятка прошел немного
вперед, посторонился давая возможность охотникам прибиться к нему. Сзади
раздался жалобный стон, который был сильнее стонов людей, умирающих во рву.
Это продолжала играть живца Улябиха, ползущая вслед за ратниками, она
понимала, что рискует больше остальных и если допустит оплошность, то может
получить стрелу, поэтому иногда добавляла в жалобные стенания тугарские
слова, должные привлечь внимание нехристей, прятавшихся в засаде. Хитрый
замысел наконец-то сработал, впереди гнусаво забормотали, затем наступили
ногой на сухую ветку, после чего раздалось несколько коротких звуков, похожих на стук деревянной прялки, когда на веретене обрывается шерстяная
нитка. Вятка обратился весь внимание, он привстал и повернул голову туда, откуда донеслась тугарская речь, это место было в нескольких шагах и пальцы
ратников легли на рукоятки острых ножей. А Улябиха продолжала закручивать
пружину обмана, она скороговоркой произносила мунгальские слова, сглатывая
их концы, и опять стонала громче прежнего. Издали казалось, что это просит о
помощи молодой ордынский воин, приползший к своим от урусутской крепости. В
паре сажен от друзей заскрипел под подошвами кожаной обувки ледок, невидимые
враги перекинулись между собой фразами и шаги начали приближаться. Вятка
махнул рукой Прокуде и Якуне, чтобы оставались на месте, сам заскользил с
Темрюком навстречу часовым так, чтобы можно было зайти к ним в тыл. Они едва
не столкнулись нос к носу, кривоногие и низкорослые мунгалы шли на голос
Улябихи, не оглядываясь по сторонам, они не заметили двух ратников, присевших перед прыжком в укрывший их туман. И как только ордынцы
проковыляли чуть вперед, Вятка указал Темрюку на того, кто был ближе к нему, а сам разъяренной рысью прыгнул на спину его попутчику. Он метил ножом не в
спину, потому что опасался попасть в визляки от кожаных шнуров, на которых
держался доспех, а под основание железного шлема, туда, где прятались под
слоем жира шейные позвонки. Сам нож держал не вертикально, а горизонтально, чтобы острие вошло между бобышками и перерубило жесткие хрящи. Если же оно
соскользнул бы с костяшек, лезвие все равно раскроило бы на шее вены и жилы.
Так и получилось, мунгал жирно хрякнул, словно глотнул добрую порцию
мунгальского чая, приправленного салом, и начал неторопливо заваливаться на
спину. С ним было покончено за один удар засапожного ножа, верного друга
вятичей. Темрюк поступил еще проще, он обхватил рукой голову поганого, стараясь запрокинуть ее назад как у овцы, принесенной в жертву мунгальскому
богу, а потом полоснул ножом по горлу, заглушая хрипы его же малахаем. А
Улябиха продолжала издавать надрывные стоны, перемежая их просьбами о помощи