Красивые, двадцатилетние
Шрифт:
— Пойдем, Янек, — сказала девушка. Стерла пареньку кровь с лица. — Мы еще сквитаемся, — бросила. А отойдя на несколько шагов, крикнула истерически: — Пердуны вы старые, а не мужчины!
Домой возвращались тем же путем — через огороды.
— Парит, — сказал Хенек. — Похоже, дождь будет. — Вздохнул и покачал головой: — Красивая девушка. Почему ты ее блядью обозвал? В глаза ведь раньше не видел. Откуда тебе было знать?
— Я ничего такого не говорил, — сказал Малишевский. — Это ты сказал.
— Я?
—
— Ну загнул. Я ж ее не знаю.
— А я знаю, — сказал Малишевский. — Я их тут раньше видал. У них большая любовь.
— Ну и что теперь будет? — спросил пан Генек.
— Не знаю, что будет. Я только знаю, что они давно уже встречаются. И что сегодня у них это в первый раз…
— С чего вы взяли? — лениво спросил пан Генек.
— Слыхал, как он ее упрашивал. Страшно им было-и ему, и ей. Уговаривали друг дружку, я слышал. Ребенка боялись, вот что они говорили. Но больше, наверно, себя.
— В первый раз всегда так, — сказал Хенек. — Мне тоже было страшно.
— Кому ж в первый раз не страшно? — сказал Малишевский. — Зачем только ты ему врезал?
— Ты сам хотел.
— Кто же знал, что так выйдет? Он чудно как-то с ней говорил…
— Как?
— Не помню.
— Тучи собираются, — сказал пан Генек.
— Вот-вот, он про тучи говорил. Не то про облака, — сказал Малишевский. — Стих какой-то. Любовь у них, понятно?
— Кончится теперь у них любовь, — сказал пан Генек. — Омерзеют навсегда друг другу. Смотреть друг на друга после такого не смогут. Нехорошо получилось.
— Знаю, — сказал Малишевский. — Вспомнил. Он говорил, что, если он ее того, это будет их первый шаг в облака. Так и говорил, только стихами. А она свое: «Страшно. Страшно». И плакала.
— Может, боялась, что будет больно?
— Вряд ли, — сказал Малишевский. — Не думаю, чтоб она боли боялась. Конечно, жизнь, другие люди, сплетни… Но это потом. А первый раз правда как в облаках. Влюбленные ничего не видят.
— Мы тоже? — спросил Хенек.
— Кончится у них теперь любовь, — сказал пан Генек. — По себе знаю: случись со мной такое, я бы девушку разлюбил.
Он вдруг помрачнел: опять почувствовал внутри тоскливую пустоту. Огороды остались позади; они снова шли по улице.
— Нет, — сказал Хенек. — Не будут они друг друга больше любить. Со мной когда-то было похожее. И я потом эту девушку любить не смог.
— У каждого было похожее, — сказал Малишевский. — Но зачем ты ему по роже дал?
— Он меня первый ударил, — сказал Хенек. — Пивка выпить зайдем?
— Можно. Девушка-то, наверно, больше уже не придет.
— Не придет, наверно, — сказал пан Генек. — И за что вы ее так обозвали?
— Мою девушку тоже когда-то так обозвали, — сказал Малишевский. — За что, до сих пор, ей-богу, не знаю.
— И не влюблялись больше?
— Нет, — сказал Малишевский.
— Дурацкая история, — сказал Хенек Посмотрел на небо и вздохнул: — Хмурится. Как он там говорил?
— Шагнуть в дождь, кажется, или что-то в этом роде, — устало сказал Малишевский. — Пошли пиво пить… Не то про дождь, не то про грозу… Не помню. Ничего не помню. Не хочу ничего помнить. Не помнил бы, не получилась бы вся эта петрушка.
— Дождь завтра будет, — сказал Хенек.
— В воскресенье всегда дождь, — сказал пан Генек. И поморщился: опять подумал о своей постылой жене, о парнишке, о завтрашнем дне, о красивой девушке, о ее длинных загорелых ногах, о ее груди, красных свежих губах, стройной шее, испуганных зеленых глазах, и буркнул себе под нос, потому что нужно было что-то сказать:- Всегда в воскресенье дождь…
1955
Красивая девушка
Это была по-настоящему красивая девушка. Завсегдатаи парка, даже те, кто ходил сюда с незапамятных времен, не могли припомнить, чтоб когда-нибудь в этом парке объявлялась хоть одна такая же, подстать ей, красавица. Эта девушка в ком угодно могла поколебать веру в материальность мира; поравнявшись со скамейкой, где она сидела, люди испытывали странное ощущение, будто попали в иной мир. Старик, вечно бродивший тут со своей палкой с острием на конце, и тот рот разинул и шел так, пока не свернул в аллейку. А старикан этот всякого навидался, многое мог бы порассказать о майских ночах, когда — задыхаясь от злобного удовлетворения — гонял отсюда бездомных любовников.
Девушка сидела на скамейке не одна, а с парнем. Лет им обоим было по девятнадцать-двадцать, не больше. Парень был тоже красив, но она затмевала его любым своим движением или просто взглядом.
«Эта девушка словно лучик солнца», — думали прохожие.
— Поздно уже. Пора домой, — сказала она.
— Как хочешь, — отозвался парень. — Мне здесь хорошо.
— Ну так как, сделаешь, о чем я тебя просила, или нет?
— Я уже все сказал.
— Смотри, пожалеешь.
— Это уж мои проблемы, — ответил парень.
Достав из кармана пачку сигарет, он щелкнул по донышку и, вытянув губами одну, закурил. Пачку спрятал обратно в карман.
— Я тоже курю, — сказала девушка.
— И очень плохо. Никотин вреден для здоровья. А кроме того, от него может подурнеть твое хорошенькое личико.
Девушка сверкнула на него глазами из-под прищуренных век. А глаза у нее были карие, глубокие; в них дрожали золотистые искорки. Она хотела что-то сказать, но в это время мимо проходил мужчина в темно- синем скверно сшитом костюме.