Красная Борода
Шрифт:
— Позвольте сначала рассказать о жене. Звали ее О-Нака. Она была моложе меня на три года. Мы поженились спустя год после знакомства. Родители мои умерли рано. В пятнадцать лет я стал круглым сиротой и нанялся к хозяину мастерской, изготовлявшей колесные спицы, у него же и поселился. О-Нака была прислугой у торговца мануфактурой, его лавка находилась в соседнем квартале. Когда мы познакомились, ей уже исполнился двадцать один год. Случилось это ранней весной. Однажды с друзьями я зашел в веселое заведение, где мы пробыли до глубокой ночи. Друзья еще остались, а я, подумав, что хозяин будет сердиться, ушел. Уже начинало
Весенний дождик не страшен, решил Сахати и продолжал свой путь, но, когда он свернул на улицу Канэсуги, дождь припустил как следует и вскоре превратился в настоящий ливень. Дальше бежать не было смысла — еще сильнее промокнешь, — и Сахати замедлил шаги. Внезапно его окликнула молодая женщина и предложила зонт с фирменным знаком лавки «Этитоку».
— Спасибо, — поблагодарил Сахати, — но я уже промок до нитки, и зонт не поможет.
— Возьмите, иначе простудитесь, — настаивала женщина.
Это и была О-Нака. Препирательства кончились тем, что Сахати взял зонт.
«Возьмите, иначе простудитесь». Эти слова О-Наки не выходили у него из головы, и когда он зашел в мануфактурную лавку, чтобы вернуть зонт, и снова увидел О-Наку, он уже чувствовал себя по уши влюбленным. Ее глаза, лицо, голос были полны очарования. Потом они несколько раз встречались у рисового поля в Ирия. О-Нака стеснялась, но все же приходила. Однажды в выходной Сахати назначил ей свидание в храме Тэннодзи. В тот день он признался ей в любви.
— Как приятно слышать такие слова, — прошептала О-Нака и зарделась.
Сахати не отрываясь глядел на нее. На него вдруг повеяло таким счастьем, такой свежестью, будто он любовался распустившимися цветками вьюнка.
— Как приятно слышать такие слова, — повторила О-Нака. — Только все это ни к чему!
Оказывается, у нее было семеро младших братьев и сестер, отец болел, и она регулярно посылала ему деньги. Она нанялась в прислуги на десять лет, но денег не хватало и приходилось брать из жалованья вперед, чтобы помогать парализованному отцу.
— А когда кончается срок найма? — спросил Сахати
— Через год, но я много задолжала.
— А если вернуть эти деньги?
— Но есть долг перед хозяином.
— Нет такого долга, который связывал бы человека на всю жизнь. Это несправедливо. Положись на меня — я все улажу.
О-Нака покачала головой: даже если она уйдет из лавки, у нее на руках останутся многочисленные братья и сестры да еще больной отец, и, выйди она замуж за Сахати, все заботы падут на его плечи. Сахати ответил, что у него не осталось близких, поэтому ее отец станет его отцом, ее братья и сестры — его братьями и сестрами, и на жизнь он постарается заработать.
С тех пор Сахати все силы отдавал работе. Раз в месяц он встречался с О-Накой близ рисового поля в Ирия — в тот день, когда она ходила навестить отца. Он провожал ее до самого дома в Санъя. Прежде он баловался сакэ, но теперь отказался от выпивок, от встреч с друзьями и даже перестал ходить на занятия Синнай-буси [14] , которыми в ту пору увлекались все его знакомые.
Его упорство в конце концов смягчило
14
Синнай-буси — одна из школ песенного сказа дзёрури в XV—XVII вв.
— Я не могу сейчас тебя с ними знакомить, потерпи до женитьбы, — говорила она.
Она, видите ли, не хотела, чтобы он узнал, в какой бедности живут ее родители. На самом же деле причина была совсем иная.
Спустя год они поженились. По просьбе Сахати его хозяин отправился к владельцу лавки «Этитоку» сватать О-Наку. Вначале тот состроил кислую физиономию, но, когда ему пообещали, что все долги будут выплачены, согласился.
Молодожены сняли дом в Ямадзаки и зажили счастливой жизнью. Так минул год. Сахати души не чаял в жене и, казалось, с каждым днем сильнее влюблялся в нее.
— А потом в конце февраля случился пожар, — тихим голосом продолжал Сахати. — Он начался в полдень. Я выскочил из мастерской и помчался к дому, но не смог даже близко подойти — горела вся округа от Ямадзаки до моста Асакуса.
Сахати потянулся к чашке и сделал большой глоток.
Словно помешанный, он бегал повсюду, разыскивая О-Наку. Он даже не знал, что в тот день сгорела дотла мастерская, где он работал. Он был уверен, что О-Нака спаслась. Женщина молодая, сильная — она без труда могла выскочить из горящего дома. Сахати бегал от одной толпы погорельцев к другой, звал ее, но все было напрасно. По счастью, район Санъя, где был дом ее родителей, остался невредим, и Сахати отправился туда. Он побывал там лишь однажды после женитьбы, а вообще старался не заходить, поскольку О-Нака этого не желала. Хотя он каждый месяц отправлял родственникам жены деньги, они встретили его холодно. «О-Нака сюда не приходила», — ответил ее отец.
— Они обращались со мной так, будто я насильно увел их дочь, — сказал Сахати и тяжело вздохнул.
Ни жить, ни работать ему было негде: после того, как мастерская сгорела, хозяева уехали в деревню. Сахати поселился у приятеля и уже с полмесяца бродил по пепелищам, заходил в бараки, где временно поселили погорельцев, но О-Наки нигде не было. Теперь он окончательно поверил, что она сгорела, и совсем пал духом.
— В «Барсучьи норы» я переехал в июле того года, когда потерял О-Наку, — глядя куда-то вдаль, продолжал Сахати. — Друзья помогли мне открыть там мастерскую, я стал работать, сам получал заказы и сам доставлял готовые вещи заказчикам. Бездумно жил, питался в харчевнях, не утруждая себя даже приготовлением пищи.
Приятели советовали ему жениться, но он всякий раз под благовидным предлогом уклонялся от серьезного разговора, предпочитая холостяцкую жизнь.
Так минуло два года. И вот однажды, во время праздника, Сахати нос к носу столкнулся с О-Накой в храме Асакуса. Он увидел ее среди паломников, толпившихся на храмовом дворе. Они мгновенно узнали друг друга. У нее за плечами был младенец.
— Давненько мы не видались, — пробормотал Сахати.
— Да, два года прошло, — ответила О-Нака.