Красная Борода
Шрифт:
— Вечером он выпил чаю и съел половину желтка. Моя старуха хотела подежурить здесь ночью и даже принесла матрац, но Сахати наотрез отказался. А утром я еще затемно заглянул сюда — вижу, он сам пытается прибрать за собой, — пояснил Дзибэй.
Нобору присел у изголовья больного.
Сахати, по-видимому, спал, но глаза были полуоткрыты, а изо рта со свистом вырывалось дыхание. Лицо его почернело и казалось безжизненным, обтянутые сухой кожей щеки ввалились, от крыльев носа к подбородку протянулись глубокие морщины.
— Должно быть, скоро конец, — пробормотал Дзибэй.
— Похоже на то. — Нобору отошел от постели. — Помочь ему уже не в человеческих силах.
— Эх, сколько
Женщина, что помоложе, заварила чай и подала Нобору.
— Сегодня на пустыре тихо. Кончили трамбовать, что ли? — спросил Нобору, не притрагиваясь к чаю.
— Нет, прибыло местное начальство и кое-что там выясняет, поэтому работы пока приостановили, — нехотя ответил Дзибэй, потом, понизив голос, сказал: — Вчера рабочие трамбовали осыпавшуюся с холма землю и обнаружили завернутый в одеяло труп. Даже не труп, а скелет — правда, целый. Наверно, он сохранился, потому что был завернут в одеяло. По лоскутам кимоно и по длинным волосам решили, что это останки молодой женщины. Семь лет тому назад здесь был оползень, поэтому трудно сказать, где ее первоначально закопали. Скорее всего, чуть повыше барака, который в тот раз обрушился. Похоже, сначала ее убили, а потом закопали.
— Но если труп разложился и остались одни кости, значит, это случилось довольно давно, — предположил Нобору.
— Останки показали могильщикам с кладбища храма Дзэннодзи. Те утверждают, что труп пролежал в земле лет пятнадцать.
— А почему считают, что было совершено убийство?
— Во-первых, не обнаружили ничего похожего на гроб. Ну, а если она умерла от болезни, не стали бы труп заворачивать в одеяло. А вообще-то навряд ли кто-либо возьмет на себя смелость сказать, что произошло на самом деле, ведь минуло пятнадцать лет, если верить могильщикам.
В дверях послышался чей-то голос, и в следующий момент в комнату ввалился человек лет пятидесяти в изрядно поношенной синей куртке. Его щеки и подбородок заросли жидкой бороденкой, а круглая лысая голова сверкала, словно смазанная маслом. Он был сильно навеселе и едва держался на ногах.
— Сюда нельзя, — замахал руками Дзибэй. — Здесь человек умирает!
— Тут пришли господа начальники, — заплетающимся языком проговорил тот, глядя на Дзибэя налитыми кровью глазами. — Требуют управляющего.
— Иди, иди и не болтай лишнего, — выпроводил его Дзибэй, потом, обернувшись к Нобору, сказал: — Схожу узнать, в чем там дело, и сразу вернусь.
Нобору кивнул.
Вслед за Дзибэем ушла и пожилая женщина, сославшись на домашние дела.
Неожиданно в дверях вновь появился человек в куртке и, пьяненько улыбаясь, шлепнулся на порог.
— Сюда нельзя, Хэй, — сказала молодая женщина, выходя из кухни. — Господин управляющий будет сердиться — ведь здесь больной. Уходи, уходи!
— А вы, значит, из больницы, — обратился он к Нобору. — Меня зовут Хэйкити. Мы давнишние друзья с господином Ниидэ. Сахати и я самые старые жильцы в этих «Барсучьих норах». Он заболел, а меня вот эта молодуха О-Мацу гонит, не пускает к нему.
— Я бы слова не сказала, не будь вы пьяны, — возразила О-Мацу. — Вот и господин управляющий предупреждал: «Когда Хэйкити пьян, он ничего не соображает».
— Замолчи! — перебил ее Хэйкити. — Я начал пить с девяти лет и вот уже четыре десятка не просыхаю. Не знаю, как на трезвую голову, а вот выпимши я все даже очень прекрасно понимаю. Я не вру — спросите
Сахати застонал, зашевелил губами. Нобору наклонился к нему и едва расслышал: «Мне надо кое-что вам сказать, пусть О-Мацу и Хэй выйдут».
Нобору кивнул и попросил оставить его наедине с больным.
Хэйкити даже не шевельнулся. О-Мацу ушла, сказав, что дома у нее полно дел, а он долго ворчал что-то себе под нос, потом разлегся на полу и уснул.
— Оставьте его, пусть проспится, — пробормотал Сахати. — А вас попрошу подать мне чашку воды.
Нобору взял чашку и хотел было налить кипяток из металлического чайника, стоявшего на хибати, но больной остановил его:
— Дайте сырой — сейчас мне все равно, какую воду пить. — Он печально улыбнулся.
Нобору отправился на кухню, зачерпнул из ведра воды и поднес Сахати.
— Вы стали носить больничный халат — я рад этому, — сказал тот, отхлебнув из чашки. — Теперь бедняки в округе будут обращаться к вам, зная, что вы из больницы Коисикава.
«Да, ты прав», — мысленно ответил Нобору, вспомнив, как по дороге сюда к нему кинулась женщина.
— И не смейтесь над тем, что сказал Хэйкити. Вы должно быть, решили: человек напился и несет всякий вздор. Поверьте, так же, как он, думают многие бедняки. Изо дня в день их постоянно преследует одна мысль: как накормить себя и свою семью? И ничего удивительного, если от этих мыслей и невзгод бедняк тянется к рюмке: хотя бы на время забыться.
— Понимаю, но есть ведь среди них и такие, как ты, Сахати, — возразил Нобору.
— Такие, как я? — Сахати умудрился, не вставая, сделать еще глоток. — Знаю, что обо мне думают в этих «Барсучьих норах». — Сахати отставил чашку. — Слышал, как управляющий Дзибэй и доктор Ниидэ хвалили меня... Все это неправда, неслыханная чушь! Просто они ничего обо мне не знают, а если бы знали, какой я бесчувственный, подлый человек, обходили бы меня стороной.
— Ты хочешь сейчас рассказать о себе?
— Да. — Сахати кивнул. — До сих пор я никому о себе не говорил. Я буквально холодел от одной мысли о том, что мое прошлое выплывет наружу. Теперь — другое дело. Я знаю — долго не протяну, ну день, от силы два. Нет-нет, не возражайте! Понимаю, вы сейчас решите, будто я говорю глупости, но уже со вчерашнего дня меня призывают в мир иной, за мной уже пришли...
Набору промолчал. Сахати говорил как-то небрежно, не придавая особого значения своим словам, но от них повеяло правдой жизни, от которой мороз пробегал по коже.