Красная чума

Мартыненко Алексей Алексеевич

«Есенин был сильно избит, а потом задушен, возможно, подушкой» [ «Труд», №№ 101, 178, 1989].

Вот еще очередное дошедшее до нас свидетельство. При описании лица мертвого Сергея Есенина, Павел Лукницкий отмечает в своем дневнике:

«левый глаз – плоский: он вытек» [173] (с. 314).

Но кто мог быть врагом у поэта, которого столь настойчиво на протяжении всего существования советского голема упорно втаптывали в грязь, называя пьяницей и хулиганом, наркоманом и сумасшедшим?

Чуть позже для подобного рода людей изобрели иное очень емкое слово – диссиденты. И если им не удавалось вовремя улизнуть за кордон, то о них больше уже никто и не вспоминал – они исчезали в «дурке».

Есенин же был первооткрывателем «дурки» в качестве единственной тогда еще возможности для своего спасения. Но со смертью

поэта эта возможность спрятаться от лап режима умерла также. И это лечебное учреждение, с тех пор, стало испытанным средством борьбы «народной власти», то есть власти инородцев в стране русских, с инакомыслящими – то есть мыслящими национально.

Юрий Кублановский об избытке открытости борьбы Есенина замечает:

«Болыпевицкую бойню посчитали за народную революцию даже и Бердяев, Клюев, Волошин. Третий Интернационал вдосталь попользовался этим отрицательным элементом национальной натуры, пока не надел на нее свой железный намордник. В этом смысле гибель Есенина не только таинственна, но и глубоко символична. И впрямь – со своей неуемностью, вызывающим ощущение оккупированности России Есенин был бельмом в глазу в обеих столицах, у многих чекистов наверняка чесались руки с ним расправиться. Насильственность его смерти очень вероятна… и не всегда понятно, почему некоторые с излишней настойчивостью ее отрицают, тем самым невольно выгораживая чекистов» [ «Литературная газета». «Век Сергея Есенина». № 39, 27. 09. 1995].

А вот выгораживание этими «некоторыми» чекистов понятно как раз таки достаточно хорошо – ведь революция, как любливал говаривать при уничтожении созданного чекистской властью голема, СССР, Михаил Меченый, – продолжается. А, значит, продолжается вместе с ней и геноцид русского народа – ведь тех самых Гайдаров, которые Тимура с командами в свое время рекламировали, сменили их собственные внуки и рекламируют теперь хоть и прямо противоположное, но, на самом деле, все то же самое. Рекламируется бес-предел февраля, который, по замыслу архитекторов, медленно и плавно сменится новой кровавой диктатурой – антихриста.

Так что Юрий Кублановский удивляется зря – все эти Гайдары и гайдаровцы, как некогда ранее – Тимуры и тимуровцы, как были, так и остались в одной команде – разрушителей России.

Да и национальности они все какой-то такой уж слишком сильно одинаковой, которая, на самом деле, отнюдь не ограничивается принадлежностью к хананейской, польской или немецкой диаспоре проживающих в России инородцев. Ведь чтобы иметь иную русскому народу ментальность, проживая с ним вроде бы и бок о бок, и даже в одной и той же стране, нужно иметь и иную русской культуру.

Таковую, аккурат, и занес к нам Петр I. И стоит лишь повнимательнее взглянуть на всех его культом порожденных аристократов, как тут же в глаза никак не может не броситься очень очевидная отличительная от русского человека деталь вечернего туалета дам высшего декольтированного общества – ни одна из них не имеет на шее Креста!

Так что это не класс ни какой и не общество – это культ! Культ безбожия, который и породил собою столь казалось бы удивительнейшую и совсем именно для русского человека вовсе и не свойственную перемену образа жизни: революцию.

Вот как выглядит семантическая расшифровка этого культового почему-то всегда столь революционно настроенного класса (семантическую таблицу см.: [177]):

АРИСТОКРАТЫ – то обожествляющие глубинность заданности в русском мире сатанизма.

И вот как появление этого «класса» определяется из недр нашего исторического прошлого еще начала XIX в.:

«Не одни евреи пользовались такой составляющей как бы "род недуга" благосклонностью русской власти. Целые немецкие княжества пересаживались под видом колоний на широкое тело России. Немецким крестьянам, не оказавшим ни малейших заслуг России, давались дворянские по величине поместья. Немцы на долгие годы освобождались от налогов и повинностей, им давалось самоуправление, им разрешалось быть иностранцами, и в тоже время они пользовались всей защитой русской государственности. Прибалтийский край, потомство тевтонов, пятьсот лет разорявших наши границы, и ливших кровь русскую, сделалось питомником новой аристократии. Наши герои вроде Ермолова, спасшие Россию, как высшей почести просили "производства в немцы". Другая широкая струя, влившаяся в нашу знать, были шведы – за подобные же государственные заслуги! Третья струя – поляки. Четвертая – кавказские инородцы, армяне, грузины, татары, греки. В течение

двухсот лет самое сердце нашей национальности – аристократия растворялась во всевозможных примесях, между которыми большинство были племена, исторически враждебные России. Невероятное пестрое крошево всевозможных наций, вероисповеданий, культур, традиций, предрасположений смешивалось, как в помойном ведре химика, в смесь мутную и нейтральную. Кислотные и щелочные элементы погашали друг друга, и в результате учетверенной, удесятеренной метисации получился аристократ-интеллигент, существо с крайне дробной, мозаической душой. Равнодушная вообще ко всему на свете, эта всечеловеческая душа, кажется, специально презирает Россию [теперь уже только в прошедшем времени: "презирала" – A.M.]. Вот где самое слабое место нашей народности – наша правящая знать… Россия слишком быстро раскрыла свои границы и включила в них слишком много врагов своих. Не какого-нибудь деревянного коня, что погубил Трою, – Россия втянула в себя несколько царств, которые еще недавно воевали с ней, и имела наивность думать, что это усилило ее. Может быть огромные приобретения… усилили бы нас, если бы мы отнеслись к ним, как англичане к своим завоеваниям, то есть постарались бы выжать из них все соки. Наше полуинородческое правительство не было одержимо этим пороком. Жиденький патриотизм его никогда не доходил до национального эгоизма. Покорив враждебные племена, мы вместо того, чтобы взять с них дань, сами начали платить им дань, каковая под разными видами выплачивается досель [1909 год]. Инородческие окраины наши вместо того, чтобы приносить доход, вызывают огромные расходы. Рамка поглощает картину, окраины поглощают постепенно центр. В одно столетие мы откормили до неузнаваемости, прямо до чудесного преображения, Финляндию, Эстляндию, Курляндию и Польшу. Никогда эти финские, шведские, литовские и польские области не достигали такого богатства и такой культуры, какими пользуются теперь [1909 год]… В чем же секрет этого чуда? Только в том, что мы свою национальность поставили ниже всех. Англичане, покорив Индию, питались ею, а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев – и удивляемся, что Россия гибнет!., мы – некогда племя царственное и победоносное – сами накликали на себя чужеземцев, мало того: победили их для того, чтобы силой посадить себе на шею!

…Разве можем мы теперь мечтать о каких-нибудь победах? Конечно нет. Как организму, который кишит посторонними, внедрившимися в него организмами, России прежде всего нужно подумать об элементарном лечении. Что из того, что тело нашей Империи огромно и румянец еще горит на исхудалых щеках? Пока народом нашим питаются другие народы – она не воин. Пока мы – добыча евреев, поляков, немцев, армян, мы не встанем… Если бы Господь помиловал нас и послал разум, отнятый за какие-то грехи, то перед тем, как думать о великих победах, народ наш почистился бы и полечился» [45] (с. 155–157).

Так ведь самое главное даже не в том, что инородным колониям и даже целым народностям в завоевавшей их России было даровано право безоговорочной своей преимущественности перед коренной народностью. С травлей русского человека мы как-то уже давно свыклись и не видим в этом ничего особенного. Но сильно удивляет именно то, что инородные князьки были допущены в «высшее» общество глупых и жадных до наживы Плюшкиных-Коробочек, которое эти предприимчивые новоиспеченные господа, что и вполне естественно, достаточно легко сумели облапошить и встать во главе корабля, некогда пущенного Петром в неизвестность. Вот он-то, этот новообразованный суррогатом необычайно пестрой инородчины так называемый «класс», весьма благополучно и докатил всю эту жирующую на нашем теле иноземно мудрствующую чернь (культовых потомков негров – туземного населения Ханаана), до закономерно уничтожившей их власть в нашей стране хананейской революции.

А каким образом на всю эту разномастную публику проще всего оказать воздействие?

«Нужно подкупить ее… Нечестные люди, чтобы захватить власть, без конечно льстили… Они обещали несбыточные реформы и удерживались на теплых местах лишь подачками…» [45] (с. 164).

Но самое здесь главное в том, что вероисповедание этой новоявленной разноязыкой и разноверной якобы русской аристократии объясняется самым простым фактором: поклонением всей этой серой бездушной массы полностью противостоящему русской народности кумиру – туземной нации Ханаана единородному божеству. Тому самому, которое и породило ересь уже нынешних времен – современный экуменизм.