Красная чума
Шрифт:
Оскорбленная публика закричала, повскакивала с мест… Но до расправы над Есениным в Лубянских подвалах дело не дошло…» [ «Московский комсомолец» 10.08.1995].
И эта статейка, которая, как и все иные в духе МК, слишком напичкана свойственной желтой прессе безцеремонностью, полностью раскрывает нам контингент той публики, которая, на тот момент, представляла собой элиту советского общества, созданного ленинской революцией. И эта полная идиллия советских чиновников, фарцовщиков и обыкновенных уголовников вновь раскрывает истинное лицо захватившей у нас некогда в стране власть клики, которая и теперь,
Но почему Есенина не «устранили» сразу же, как только поняли о его вредоносности для планов по уничтожению русской деревни?
Революционные бонзы надеялись все же использовать популярность Есенина. Они желали его принародного покаяния. А для этого окружили поэта целой толпой своих платных тайных сексотов, которые ежедневно настойчиво уговаривали его выбросить из головы все эти его «крестьянские мотивы». Этому была свидетельницей, о чем и сообщает в своих воспоминаниях, почему-то оставленная в тени мать младшего сына поэта – Надежда Вольпин. Она сама была поэтесса, а потому окружающая Есенина среда была и ее средой. И ей всегда было очень не понятно то странное обстоятельство, что навязчиво стремящиеся опекать поэта его «друзья» при их встречах постоянно начинают назойливо убеждать поэта в его безталантности, уговаривая все бросить и заняться чем-нибудь другим. А вот теперь, наконец, стало известно, что все эти прилипалы от искусства были самыми обыкновенными платными сексотами НКВД-ГПУ. И политика на уничтожение России была целиком и полностью сосредоточена на уничтожении ее деревни, чьим самым главным защитником и являлся в ту пору русский поэт:
«Певец деревни и хранитель ее духа, поэт колоссальной социальной силы, Есенин вступил в трагическое противоречие с временем и с генеральной линией партии на раскрестьянивание, а по сути – на уничтожение крестьянской России» [ «Комсомольская правда» 8.09.1990 г., с. 4].
Дочь Есенина так отвечает на вопросы корреспондента касательно смерти ее отца:
«Корр.: Это правда, что Есенина отпевали дважды: в Москве и Константинове?
Н. Есенина: Да, священники хорошо отличают самоубийцу от убитых… через некоторое время после смерти Есенина отец сказал маме, что Сергей не повесился, а убит тяжелым предметом…» [ «Шанс!» № 4, 1990 г., с. 2].
В. Ф. Наседкин ездил за гробом поэта в Ленинград. И он своими глазами прекрасно видел проломленную голову поэта. Так что уже и тогда были люди, которые не собирались упорно замалчивать открывшуюся им правду. И одно только отпевание покойного явно доказывает насильственную смерть поэта от рук убийц.
«…Мама мне и брату еще сказала: никогда не касаться смерти Сергея Александровича Есенина, никогда никому не говорить, кто его убийца. И вообще от этой темы надо отходить, иначе все закончится так же, как кончилось с нашим отцом. А его расстреляли, как и нашего двоюродного брата Юрия – Георгия Сергеевича Есенина…
Были времена, когда за чтение стихов Есенина могли исключить из комсомола. А после опубликования поэмы "Пугачев" была следующая рецензия: "Не место таким поэтам среди советских поэтов"…
Корр.: Такая короткая жизнь… Сейчас бы Есенину исполнилось 95.
Н. Есенина: Нет, его все равно бы убили. Его часто ловили в пролетках, без причины забирали
Не дали бы дожить, то есть выйти из кризиса, и Царской России. Ведь когда Есенин опубликовал посвящение своей книги «Голубень» Императрице Александре Федоровне, на него дружно набросилась вся пишущая братия – как справа, так и слева:
«Не произойди революции, двери большинства издательств России, притом самых богатых и влиятельных, были бы для Есенина навсегда закрыты. Таких "преступлений", как монархические чувства, русскому писателю либеральная общественность не прощала. Есенин не мог этого не понимать и, очевидно, сознательно шел на разрыв. Каковы были планы и надежды, толкнувшие его на такой смелый шаг, неизвестно. Но, конечно, зря Есенин не стал бы так рисковать. Революция, разрушив эти загадочные расчеты Есенина, забавным образом освободила его от неизбежных либеральных репрессий» [34].
«Такова была парадоксальность ситуации в царской России: находиться в оппозиции к правительству было гораздо безопасней, чем в оппозиции к "либеральному" общественному мнению» [38] (с. 9).
А ведь и действительно – что скрывалось за столь самоубийственным поступком? Ведь таким образом Есенин не только закрывал себе вход в великосветские модные салоны, но и всякую возможность быть где-либо напечатанным! Он становился изгоем. И обрекал себя на это добровольно.
А ответ на эту загадку, столько лет, казалось бы, неразрешимую, достаточно прост: да надоело ему фиглярствовать перед этим классом кровососов, давно уподобившемуся свинье у дуба. Он прекрасно понимал, что все эти пирующие за счет разграбления его Отечества черви подгрызают именно тот самый сук, на котором сами же и сидят. Потому никакого будущего за ними Есенин и не видел.
Но единственной силой, которая лишь одна на тот момент являлась русской, была власть Православного Царя, которую он, как истинный патриот своего Отечества, и обязан был в трудную минуту поддержать. Потому Есенин и оказался во дворце. Потому и не побоялся стать изгоем. Ведь во всей этой толстопузой своре дармоедов, называвшейся русскими литераторами, он все равно был чужой. И они ему были чужие. Потому и поддержал Есенин именно ту власть, которая лишь одна представляла собою Православие на Земле Русской.
Однако же силы были слишком не равны и подгрызшие сук черви могли теперь умереть только лишь с ним самим. Потому и свершилась практически без помех эта самая «бескровная» (бес-кровная – то есть кровно родственная бесам), которая, однако ж, ко всему прочему открыла собою возможность к возобновлению творчества Есенина:
«До революции, чтобы "выгнать из литературы" любого "отступника", достаточно было двух-трех звонков "папы" Милюкова, министра, и на всех остальных, недавних вершителей литературных судеб, превратившихся в сановников "великой, бескровной", Есенину, как говорится, было "плевать с высокого дерева". Ему было прекрасно известно, что "настоящие люди" сидят не в министерствах Временного правительства, а на даче Дурново, в особняке Кшесинской, в "совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов"…» [34]
Конец ознакомительного фрагмента.