Красная перчатка
Шрифт:
В одной из них герой заложил все, что имел, и отправился вместе с оруженосцем на турнир. Оруженосец, проезжая мимо озера, увидел купающихся фей и недолго думая снял с дерева их золотые одеяния, продолжив свой путь. Рыцарь, ехавший позади него, услышал крики и жалобы фей, узнал причину их горя, отнял платья у своего оруженосца и вернул их феям. Благодарные рыцарю, феи щедро наградили его, дав ему возможность принять участие в предстоявшем турнире и победить.
Эта сказка обязательно присутствовала везде, где появлялись мейстерзингеры и жонглеры. Ее и рассказывали, и пели. Особенно преуспел в этом Франсуа. Когда он проникновенным голосом выводил рулады о богатстве, свалившемся на голову счастливца, перечисляя драгоценности и богатые одежды, доставшиеся рыцарю в подарок от фей, у его слушателей на глазах появлялись счастливые слезы — будто те сами оказались на его месте. По окончании этой баллады Франсуа оставалось лишь подставлять свой берет, быстро наполнявшийся полновесными грошами, которые за милую душу принимали в любых тавернах Бретани…
Только один рыцарь из всех пирующих ел и пил еще меньше, чем Раймон де ля Шатр. Мрачный, как ночь, он сидел в конце стола, куда едва доставал свет. Это был шевалье Жерар де Гито. Он тоже не принимал участия в боях с зачинщиками и готовился завтра встать под знамя графа Шарля де Блуа. А все потому, что его злейший враг де ля Шатр будет сражаться в группе графа Жана де Монфора. В этом де Гито был уверен, потому что и дом Монтегю, и Шатобрианы являлись сторонниками Монфора.
После схватки на свадьбе Жанны, из которой де ля Шатр вышел победителем, де Гито все время искал возможность поквитаться с ним. Но крайняя бедность не позволяла шевалье подолгу находиться вдали от своего поместья (а иначе как можно совершить задуманное), потому что только его личное присутствие заставляло крутиться всех тех бездельников, которые обрабатывали его лен — земли на побережье Ла-Манша, пожалованные Шатобрианами. По правде говоря, были они скудными, сильно засоленными. Практически единственным источником дохода оставался скалистый мыс, венчавший длинную каменистую отмель, далеко врезающуюся в пролив. Так называемое «береговое право» — все то, что выбрасывало море на берег, считалось собственностью феодала, которому принадлежала эта земля.
К большому сожалению де Гито, шторма в Ла-Манше во время интенсивной навигации бушевали не так уж часто, как хотелось бы, а кораблекрушения возле его побережья случались еще реже. Но голь на выдумки хитра, и де Гито быстро нашел выход из создавшегося положения. Конечно, можно было подкупать лоцманов, чтобы те вели суда прямо на мели, но и на это у Жерара де Гито денег не хватало. Тогда он связался с шайкой разбойников, которым легкий заработок пришелся очень даже по душе.
Время от времени разбойники ставили на мысе ложный маяк, но на него попадались только неопытные шкиперы. Однако спустя какое-то время после начала прибыльного «сотрудничества» разбойники придумали оригинальную приманку для кораблей. Ночью они подвешивали к уздечке лошади зажженный фонарь, спутывали ей ноги и водили прихрамывающее животное по берегу. Проходящее мимо мыса судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь на плывущем корабле, подходило слишком близко к берегу в районе мыса и разбивалось о камни. Лучшим временем для таких «операций» были темные ночи, поэтому луну подручные де Гито считали своим злейшим врагом.
Несчастных матросов, которым удавалось добраться до спасительного берега, ждала верная смерть — де Гито не хотел, чтобы оставались живые свидетели его предприятия. Плохо было лишь одно — приходилось делиться добычей с разбойниками. Поэтому де Гито оставалось не так уж много от очередного «улова». Он лишь зубами скрежетал, но ничего поделать не мог …
Бедную Жанну словно переклинило. Первую пару в танце должна была составить королева турнира и «рыцарь — лучшее копье», а у Жанны де Бельвиль ноги стали совсем непослушными. Огромным усилием воли взяв себя в руки, она любезно улыбнулась Оливье де Клиссону, и они сделали первые па в «кароле», — танце цепочкой. Главной особенностью «кароля» являлось то, что песня не была отделена от танца; танцоры одновременно исполняли и роль хора. Как и многие другие песни, эта была о любви, но в танце разрешались только касания рук, хотя в какой-то момент Жанне до сердечной боли захотелось прислонить свою головку к широкой груди рыцаря и взмыть вместе с ним в небесные выси.
Потом танцевали «эстампи», «ротту», «сальтареллу»… И все это время партнером Жанны оставался Оливье де Клиссон. Многие рыцари понимающе улыбались и даже не делали попыток предложить себя в партнеры королеве турнира. Что касается дам, то они лишь тихо шушукались и завистливо вздыхали, когда их взгляды останавливались на Оливье де Клиссоне; он и впрямь был видным молодым человеком, к тому же богатым.
Когда пришла пора садиться за стол, рыцарей и их дам сменили профессиональные танцоры — морискьеры. Переодетые в мавров, они исполняли сложные акробатические этюды, развлекали публику шутками и прибаутками.
Но всех их затмил Франсуа. Выбрав момент, когда общество совсем развеселилось под влиянием винных паров, он спел несколько своих песенок весьма скабрезного содержания. А закончил свое выступлением своеобразным «завещанием»:
— Я желал бы умереть Не от болезни скверной, А за кружкою вина Где-нибудь в таверне. Ангелочки надо мной Забренчат на лире: «Славно этот человек прожил в грешном мире!» Но бродяг и выпивох Ждет в раю награда, Ну, а трезвенников пусть Гложут муки ада!Наградой ему послужил громовой хохот и дождь монет, в котором посверкивали и золотые шездоры — от самого герцога и графов. Собрав с пола плату за свои труды, Франсуа вдруг разбежался и выдал великолепное двойное сальто, опустившись на одно колено как раз перед Жаном Бретонским.
— Великому герцогу — слава! — воскликнул Франсуа в великолепно сыгранном душевном порыве, и вслед ему грянули здравицы рыцарей.
Растроганный герцог не стал мелочиться и бросил хитрецу свой кошелек с золотыми монетами; правда, тот уже изрядно отощал, тем не менее с полсотни шездоров в нем все же звенело.
Ловко поймав кошелек на лету, Франсуа вскочил на ноги, низко поклонился Жану Бретонскому и поторопился исчезнуть — не только из зала, но и вообще из здания, где пировали рыцари.
— Ты куда меня тащишь?! — удивлялся Рейнмар; во время выступления бретонца он подыгрывал ему на своей лютне, и весьма удачно, несмотря на состояние приличного подпития.
— Куда, куда… — бурчал Франсуа. — Подальше от господ.
— Зачем? Мы еще не все выпили и не все съели. Паскаль обещал…
— К дьяволу этого Паскаля! Он, кстати, внимательно наблюдал, когда герцог от своих щедрот отвалил нам целое состояние. Ты же не хочешь валяться где-нибудь в канаве раздетый до исподнего, с проломленным черепом и без гроша в кармане? То-то же. У этого «добряка» Паскаля всегда найдется под рукой пара-другая добрых молодцев, которым зарезать человека — что тебе высморкаться. А уж ограбить простофилю — это вообще святое дело. Паскаль не зря так расщедрился, поил нас вином без меры; он знал, что мы сегодня будем с хорошим наваром.
— Ты убил во мне веру в человечество… — бормотал несчастный шпильман, спотыкаясь о камни мостовой. — Паскаль, добрый, приветливый толстяк — и такие дела…
— Можешь вернуться. Я тебя не держу. А что касается веры в человечество, то я потерял ее еще в младенчестве, когда родная мать, вышедшая второй раз замуж за приличного дворянина, который терпеть не мог чужих детей, отдала меня в услужение клирику-пьянчужке. Ох и натерпелся же я с ним! Правда, клирик выучил меня грамоте, пению псалмов и игре на всевозможных инструментах, но это учение выходило мне боком. Вернее, боками, которые всегда болели от его розги. В конце концов я сбежал от него и пустился в странствия. Ах, да, чуть не забыл! Благодаря клирику я теперь могу выпить хоть бочонок вина и остаться трезвым. Все-таки учеба — великое дело…
Голоса их постепенно затихали в мрачном переулке, освещенном лишь луной, которая стряхнула с себя тучи и показалась миру во всей красе. Когда приятели завернули за угол, — в той стороне находился постоялый двор, где они намеревались отвоевать себе местечке на сеновале, — из темноты выступили две черные фигуры, блеснула сталь обнаженных клинков и грубый голос не без сожаления сказал:
— Напрасно мы не пощупали их кошельки, Жакуй. У этих фигляров денег немного, но они не стали бы сопротивляться.