Красная рябина
Шрифт:
— А где хозяева? — спросил мужчина.
— Мама на работе.
— Стало быть, ты хозяин, поскольку ты сын своей мамы, — мудрено сказал мужчина. — Говорят, уезжаете отсюда?
— Уезжаем.
— Дом продавать будете или как?
— Не будем продавать. Мы скоро опять сюда приедем.
— А мне говорили — совсем уезжаете.
— Нет, не совсем.
— Не совсем… значит, продавать не будете?
— Не будем.
— Та-ак. А зачем я приехал тогда?
— Не знаю, — сказал Митька. — Мы дома не продаем.
— Ну и неверно. Сейчас бы продали, а вернулись бы — купили.
— А мы не надолго.
— Когда мать вернется? С ней бы поговорить.
— Вечером. Только все одно.
— Обожду, поговорим, мать-то, наверное, с понятием, — сказал мужчина и полез в карман за папиросами.
Оставлять чужого человека, да еще почему-то приехавшего с собакой, Митька не захотел, тем более был уверен, что мать за это не похвалит, и потому пошел в дом с Вовкой и Мурцом.
Там он достал старый журнал «Техника — молодежи», и вдвоем стали разбирать схему транзисторного приемника. Обоим хотелось иметь маленький, так чтоб помещался в кармане, приемничек.
Но среди разговора у Митьки нет-нет да и мелькала мысль: «Вдруг мать послушает дядьку, захочет продать дом». И потому, когда послышался голос матери, Митька, а за ним и Вовка быстренько вышли во двор.
— Я сказал, мам, что мы не продаем, что опять сюда приедем.
— Конечно, приедем, что за разговор.
— Когда приедете, тогда и купите, а я за ценой не постою, — уговаривал мужчина. — В дороге деньги пригодятся.
Но мать решительно сказала:
— Не будет дома — и возвращаться не к чему, как в чужое место приезжать.
Митьке так и хотелось подойти, как маленькому, прижаться к матери. Вот она какая у него. Другая бы польстилась на деньги, поддалась уговорам, а она нет.
Проводив Вовку, он спокойно возвращался обратно. Шел мимо дома Лысаковых.
А вдруг Тая выйдет или в саду возится — заметит его. Ему очень хотелось повидаться с ней, сказать, что они скоро уезжают. После примирения с Вовкой он не только был согласен, он уже сам хотел поскорее ехать, потому что разве не здорово вместе с другом долго-долго ехать в поезде, приехать в новый незнакомый город, который и на карте-то расположился не как все — на самом верху, на самом краю земли. Как говорил дядя Никифор, «в краю полуночного солнца». Посмотреть, что это за полуночное солнце.
Но Таи не было видно, и Митька приуныл, а приуныв, подумал о том, что вот он уедет, а она возьмет да и забудет его. И ему еще нужнее показалось увидеть ее, чтоб выяснить этот срочный вопрос.
Он наклонился и стал шнуровать ботинки, косясь на окна ее дома, потом стал отряхивать брюки, потом что-то искать на земле, потом свистеть воробьям. Но все было напрасно: Тая не вышла.
X
Вещи были собраны, билеты куплены. Завтра уезжали. Митька, не находя себе места, бродил по дому, по саду, по улице.
Так как поезд уходил ночью, то мать, чтобы лишний день не пропал, велела завтра с утра идти в школу. И он был рад этому, потому что это было похоже на отсрочку.
Из школы вышли втроем: он, Вовка и Тая.
— Пошли лесом, — угрюмо
— Да ну еще чего… — начал было Вовка, но Митька так глянул на него, что он прикусил себе язык. Неизвестно почему, всегда все выходило по-Митькиному.
Лес уже потемнел, был не такой праздничный и нарядный, как еще неделю назад. С деревьев пооблетели почти все листья, только на некоторых особо упорных они еще держались, но и то было видно, что держались последние деньки. Зато под ногами их скопилось столько, что ступать было мягко и пружинисто, как по матрасу.
Не слышно было пения птиц, не перекликались голоса сборщиков ягод, грибов. Лес словно притаился в ожидании зимы.
Все трое молчали. У Таи был грустный, задумчивый вид, Митька жмурился, а Вовка нетерпеливо оглядывался по сторонам, ему хотелось скорее домой. Он знал, что бабушка ждет не дождется его. Кроме того, он никак не мог вспомнить, положил ли с собой конверты с картинками от отцовских писем или они так и валяются на чердаке в его ящике.
Они вышли на «веселую» поляну, которая сегодня никак не выглядела веселой, постояли у ручья, и все так же молча пошли на дорогу. И только здесь, на подходе к деревне, Митька наконец сказал:
— В восьмой класс сюда приеду.
— А… мать как? — спросила Тая.
— Что ж она не понимает, что ли: здесь начал учиться, здесь и выпускной надо кончать.
— Так-то так. — Тая никак не решалась сказать, что ее мучило. А мучило ее не то, как отнесется к этому тетка Наталья, а как дядя Никифор. Слышала она в свое время, что он хотел по окончании контракта снова сюда возвратиться, так вот не передумает ли, если у него теперь семья завелась. Одному там плохо было, а теперь столько народу, где уж скучать. Но она не знала, как спросить про все это, потому что знала, что Митька еще не привычен иметь отца, а назвать «дядя Никифор» — может обидеться, вроде бы она не признает Митькиных прав на него.
И совсем уже на виду у деревни Митька, чтоб Вовка не догадался, как бы между прочим сказал:
— Хоть бы кто письмо туда написал, все ж интересно, как тут без нас будет.
— А чего, — откликнулась Тая, — я очень даже просто могу. Подумаешь, трудов-то — перышком по бумаге.
Первым был дом Таи. Ребята остановились, надо было прощаться. Митька поколебался и протянул руку. Она подала свою — шершавую, огрубевшую за лето. Но Митька взял ее, и она показалась ему маленькой, теплой, как мышка.
И опять стало невмоготу больно уезжать.
— Пиши обязательно.
— Ага, — кивнула Тая.
— А ты знаешь, она ничего стала, на человека похожа, — сказал Вовка, как только они отошли от ее дома.
— «На человека похожа», — озлился Митька. — Да она здесь, может, получше всех.
Вовка испугался, как бы они снова не поссорились.
— Так я и говорю, что не хуже других, — миролюбиво подхватил он.
— Не хуже, а лучше, — запальчиво поправил Митька.