Красное на остром, или Опоздание Бога Войны
Шрифт:
– А что я тебе дам? Оглоблю? Или вал карданный? Не нравится багор – иди ветку сломай.
Мигол сплюнул на зашипевшее железо, и спрыгнул на крыло тягача… оттуда на широченный бампер… потом на спекшуюся твердую землю.
Сухая обморочная трава хрустнула под подошвами. Звонко разщёлкнулся раздавленный панцирь насекомого. Мигол мимоходом глянул – кузнечик вяло сучил иззубренными пилками ножек. Кузнечиков здесь было множество. Стрекот их оглушал. Шевелились кругом зонтики соцветий, вытряхивая горькие коричневые облачка. На кустарниковой щетине, цеплявшейся за склоны, трепетали под собственной тяжестью огромные
Плакал теперь лишний день отдыха, с сожалением подумал он. И не просто плакал – рыдал. Опережения графика, как они рассчитывали, не получилось… Наоборот – корячится опоздание и, причем, похоже со всеми этими маневрами задним ходом и поисками новой дороги – не на один день… А это значит – сдать сцепку и, получив вместо премиальных пинка под сраку – сразу же опять в рейс, и опять надолго, и опять в тьму-таракань… и хорошо, если успеешь подержать голову под струей воды у колонки. И пожрать по-человечески.
Солнце пекло так, что казалось – насквозь просвечивало затылок. Тяжелый травянистый дурман поднимался снизу. Стрекотали кузнечики, ликуя в горячей тени, упавшей от массивной туши тягача.
Заслоняясь от солнца, Мигол посмотрел высоко вверх, на кабину. Там ослепляюще отсвечивали стекла… и за их зеркальной слепотой скорее угадывался узкоплечий силуэт Утца, поникший за баранкой. Мигол хотел было его окликнуть и еще раз пройтись по поводу, дескать, не завалялось ли пары самолетных турбин в одном из его сундуков с сокровищами – тогда, глядишь, и успели бы вовремя… но потом решил не дергать шофера понапрасну, потому как если и впрямь придется ползти задом все эти километры, то впору и пожалеть беднягу, и окликать не стал, а перебросил тяжелую кобуру с живота на задницу и зашагал к луже, похрустывая по тельцам кузнечиков через каждые два-три шага.
Лужа была совершенно гиблая, Утц со своим опытом пожизненного водилы не ошибся ни на йоту. Хлюпать под ногами начало уже за десяток шагов. В ржаво-зеленой, затхлой, многодневной жиже вязко колыхалась хвойно-лиственная каша, налетевшая сверху… мокли шерстяными сосульками лапки какого-то утонувшего грызуна. Оттиски коровьих следов, чуть приблизившись к луже, оборотились вдруг в вывернутые грязевые язвы – дикие коровы, наверное, проваливались по брюхо, покуда не выкарабкались, а потом, отряхивая шмотья, удалились наискось по склону.
Утц издали прокричал что-то неслышимое за рокотом мотора, и Мигол скорее для очистки совести, понимая уже, что не проехать, показал – "вперед, по малу…". Тягач, утробно урча придвинулся, забирая вправо – пугающе вздыбил рифленую резину скатов выше человеческого роста, и земля под ним начала проседать и зыбнуть… и полезли, вспучиваясь курганчиками по разным сторонам колес, тяжелые лохмотья грязи… и колеса начали продавливать эту грязь, ощутимо погружаясь в нее… и, сипя и чавкая, потек бурый кисель, заполняя пробитую колею, и тогда Мигол обеими руками показал "назад" и колеса, дернувшись, послушно заскребли назад, выталкивая упирающуюся, гремящую железом сцепку, изрыгая из-под себя сначала брызжавую клейкую слизь, затем влажные
Мигол с почти суеверным ужасом продолжал смотреть, как проступает вода из раздавленного дна балки – словно колеса тягача порвали в земле какую-то важную жилу.
Подошел Утц, одергивая на ходу кургузый ефрейторский пиджачок с темными пятнами от споротых погон. Щелкнув коленными чашечками, он опустился на корточки и поковырял пальцем вывернутый глянцевый чернозем.
– Гибло, – сказал ему Мигол. – Напрочь гибло. Колодец какой-то, а не лужа. Не проехать.
– Я же говорил, – скривившись, ответил Утц. – Упали бы по самые мосты, точно. Да это и не лужа. Дождей-то сколько не было, какие тут лужи? – Он плюхнулся на зад, выдернул жесткий пучок травы и принялся оттирать им ладони. – Это промоина… или водяная линза. Тут же речка была… или ручей. Текла по этой балке. А это берега были… смотри… – он показал грязным пучком в сторону гребня. – Один крутой, другой отлогий. Там вон лес, там корни землю держали, потому и обрыв… А за тем берегом поля были… или луга… сейчас сам черт не разберет. А теперь вот линза открылась.
– Чего это она вдруг открылась?
– Ты бы еще спросил, почему речка отсюда ушла…
Мигол хмыкнул, нащупал в кармане жестянку с табаком и принялся молча сворачивать. Почему речка ушла… Да нет, чего спрашивать, с этим-то как раз все понятно. Мало ли причин может быть у чахлой речушки, почти ручья, чтобы изменить свое русло. Время-то было военное… Падающий с десятикилометровой высоты четырехмоторный СТБ-7 с семнадцатитонной нагрузкой в бомбовых кассетах может с десяток таких речушек повернуть вспять.
– Что делать-то будем, старшой?
– А если развернуться? – спросил Мигол без особой надежды. – Никак? Разобрать сцепку, растащить по одному, потом опять собрать? Или через верх все-таки?
– Да не вытянем через верх… – Утц снова наклонился, ухватив за макушку пухлый травяной клок и резко выдернул кверху, словно срывая скальп. Свесились безжизненные корешки. Утц выдул из них земляную пыль и широко, как ветошью, обмахнул ладони. Отбросил в сторону – плеснули желто-зеленые брызги кузнечиков.
Жестяным горячим ветром протянуло вдоль лощины, зашелестел травяной сухостой по склонам. Размытое призрачное облако выплыло из-за гребня и, угодив в отвесный солнечный жар – задрожало, истончаясь. Оброненные им клочковатые хлопья, зашипев, канули в небо, как в кислоту.
Ожидая непонятно чего, они молча пялились на плавящееся от зноя небо.
Потом наспех свернутая сигарета обожгла губы – Мигол сплюнул ее в траву и до сухой черноты растер подошвой.
– Пойду – посмотрю… – сказал он, неопределенно кивая на склон. – Вдруг все-таки… а…
Склоны балки походили на стариковскую плешь – голая морщинистая земля, старательно прикрытая сухими патлами. Утопая сапогами в рыхлом, Мигол карабкался вверх по склону. Угол подъема был приличным, в некоторых местах склон дыбился так круто, что Мигол оказывался почти на четвереньках – ладони шаркали по пыльному дерну. Голова отказывалась работать на этой жаре. Тягач остался внизу – угловатая тупорылая громадина, уляпанная камуфляжными кляксами… и Утц, раскорячившись, торчал поодаль, всё так же методично полируя травой ладони.