Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая
Шрифт:
Люди сказали с трибуны все те слова, которые следует говорить в подобных случаях, и спустились к гробу. Многие не поместились у гроба и свежевырытой могилы, расступились вширь и потеснили других. Троцкий и Минин как-то стушевались в толпе, а двое военных — военрук Носович и его помощник Ковалевский — оказались прямо перед вестовыми казаками Воропаевым и Топольсковым, прижимались к ним спинами в чистых полотняных тужурках. Казаки, сами пропыленные и пропотевшие на июльской жаре, слышали вблизь свежий запах новых портупей и хорошего мыла, а также и терпкого спирта от бритых генеральских скул и подбрудков над стоячими воротниками. Было в этих военных
Человека, которого хоронили, тоже было, конечно, жалко, как и всякого убиенного красного бойца, тем более что погибший в свои двадцать два года не успел даже жениться, говорят, и, стало быть, не взял от жизни, считай, ничего, что положено взрослому мужчине...
Когда забивали большими гвоздями крышку и спускали гроб, Носович взял под козырек, а Ковалевский едва заметно тронул его плечом и сказал тихо, растроганно: «В бозе почившему... да будет земля пухом...»
Под медный плач оркестра дружно работали лопаты. Красная глина и нижние желтовато-черные пласты с шорохом поплыли вниз, зашуршали... Потом образовался и продолговатый холмик, который стали охлопывать и ровнять, по-хозяйски завершая положенное. Тогда-то из-за пожарной каланчи пронесся над крышами военный аэроплан и, сделав над Волгой круг, пошел к площади на снижение. Стеклянные колпаки кабины были сдвинуты, пилоты я кожаных шлемах и мотоциклетных очках смотрели, склоняясь, сверху на толпу. Было даже страшновато стоять под прицелом винта, вихревым кружением воздуха.
Когда под растопыренными колесами оказалась середина площади, передний пилот сбросил красный вымпел с траурной лентой, а его помощник, неловко ворочаясь в своем тесном гнезде, вынул откуда-то из недр машины плетеную корзину с цветами и опрокинул над людьми, могилой, трибуной и оркестром. Красные розы и гвоздики, плотно уложенные в корзине, от сильного потока воздуха тут же стали разваливаться, делиться на букеты, множились зеленовато-красным дождем. Большой пук огненно-красных роз угодил точно на горбик могилы, спружинил и медленно сполз по рыхлой земляной осыпи. Десяток лепестков окропил сухую глину.
— Говорят, самолет — Троцкого? — спросил какой-то любопытный голос.
Военные промолчали. И только спустя время, сняв фуражку и вытирая потный от духоты и усталости череп, Ковалевский сказал как-то ехидно и непонятно для казаков, вроде вздыхая о чем-то важном и богохульствуя в то же время:
— Красиво! Мировая фирма, ясно, с затратами не считается!
— В такую минуту, разумеется, ничего не жаль, — подтвердил Носович вполголоса. — Говорят, осталась юная невеста, прекрасная, как библейская Эсфирь... И тоже, к сожалению, ранена...
Казаки переглянулись, не понимая ни слов, ни тона этого мимолетного разговора. Толпа начала редеть, аэроплан пролетел и больше не вертался, сел где-то за Сарентой. Вместе с текучей толпой казаки двинулись опять к Александровской площади.
На этот раз их приняли в штабе, дежурный адъютант даже сказал что-то ободряющее в том смысле, что вестовым здорово повезло, если они добрались сюда с севера подобру-поздорову, и велел ждать.
Воропаев и Топольсков достали из походного подсумка черствые сухари,
— Там же сказано, — с трудом сказал Воропаев с набитым ртом.
— То-то, «сказано»! А вот перехвачено донесение из штаба генерала Фицхелаурова в Новочеркасск... Говорят, что Миронов наглухо взят в кольцо. Шестнадцать полков Алексеева и Саватеева охватили его со всех сторон. Телеграмма вчерашняя.
— Чего-то тут напутано, товарищ, — сказал Воропаев, прожевав сухарь. — Ошибка! У нас разведка по всей окружности, да и командир не такой, чтобы попасть в полное окружение. Не-е, тут несуразность ихняя!
— Ево уж один раз окружали под Шашкином, — сказал Топольсков. — Так доси своих упокойников в Усть-Медведицу возят из-под Шашкина, вой по всей станице...
Начальник оглядел казаков, сказал с недовернем:
— Побудьте пока в штабе до выяснения обстановки. После получите директиву для Миронова. Если, разумеется, не подтвердится эта генеральская шифровка!
Воропаев спокойно разлил из котелка кипяток по кружкам, подмигнул Кирюхе:
— Ну, чудак народ пошел, со смеху помрешь! Ты запивай, не давись сухим... Это все — на бумаге...
В ближнюю комнату пришел телеграфист с мотком ленты в руках, вытянулся перед адъютантом и доложил последние новости, не опасаясь посторонних:
— Паническое отступление Киквидзе на участке Урюпинская — Провоторовская приостановлено лихой кавалерийской атакой 1-го казачьего полка нового формирования, командир Оленев. Особо отличилась сотня фронтовиков хутора Дуплятского, но потери большие...
— Но сотня, а эскадрон, сколько можно мусолить эти староказачьи термины! — сказал возмущенный адъютант.
— Потери большие, рубка была кровавая, погиб командир дуплятского эскадрона Макар Филатов.
Адъютант равнодушно забрал моток бумажной ленты из рук телеграфиста и увел его за собой. Казаки снова переглянулись. Они не знали, кто такой Макар Филатов, но гибель сотенного командира в атаке о многом им говорила. Знали они также, какие сражении разворачиваются около окружных, опорных станиц вроде Урюпинском...
Да и только ли там сшибались теперь красные полки и эскадроны с грозным нашествием белоказачьей своры? Поднялся весь Дон, разделила его жестокая, неотвратимая сила классового и гражданского междоусобия, закипел страшный бой — не на жизнь, а на смерть!
...Пела боевая труба у развернутого знамени, и командир 1-го хоперского красного полка Оленев обнажил шашку, отдал команду. И повторили ее эскадронные и взводные командиры на левом и правом флангах: «За власть Советов! За красное знамя труда! Пики к бою, шашки вон! Конной лавой, в атаку!..»
Длинные гривы вытянулись по ветру, земля охнула и осязаемым шаром покатилась под сдвоенную дробь конских копыт! Шуршали вызревшие июльские травы-ковыли на суходольной, непаханой равпиие между родимой речкой Касаркой и пересыхающими бузулуцкими притоками, голубели васильковые обочины дорог. Позади дымила паровозными трубами опорная станция Алексиково, впереди разливалась зовущая ширь прихоперских низменных лугов, и над ними сияло склонявшееся за полдень багрово-красное солнце...