Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая
Шрифт:
Ритмично ходили под седлом передние лопатки буланого дончака, он мчался по ровному пространству сильно и ходко, вытянув шею и закусив отпущенные всадником удила. И ветер свистал в его темной гриве и оскаленных зубах всадника. Страх забило в горло клокочущее слово «ура!», и сердце билось птицей, и зубы скрежетали, и слезы брызгали из глаз от поющего в костях и жилах счастья жить на этой земле!
Макар Филатов вел за собой сотню хуторян, привычно ощущая надежность седла и стремян, отпущенность ременных путлищ на всю длину ног и прочность скошевки под брюхом коня... Все было привычно и знакомо еще с германской, робости не чувствовал. И шашку держал еще в опущенной руке, выжидая, пока густая кровь возбужденного тела соберется нужной тяжестью в сжатых
Ревели вокруг десятки и сотни глоток, захлебываясь визгом и воем осатанелой лавы... Встречные, белые казаки, как видно не совсем готовые к этой атаке, уже поняли надвигавшуюся на них ярость, поворачивали за две-три сотни шагов, начинали пятить, кружить лошадей, бежали! Макар поднял шашку, поднимаясь в стременах, и тут встречная нуля ударила в основание плеча, как бы срезала поднятую его руку с клинком и покачнула в седле. Уже теряя сознание, Макар успел выбросить носки из стремян и мягко, не сламываясь, как на учениях, покатился по жесткой траве.
Рана была не смертельна, но слишком велика контузия от удара о землю. К тому же азарт погони увлек не только атакующие сотни, но и коноводов с заводными лошадьми... Макар лежал навзничь, раскинув руки, и серая полотняная рубаха у плеча тяжело набухала свежей кровью. Словно запоздалый степной мак-кровянец заалел на вытоптанном, блекло-золотом взгорье. Кровь по капле стекала к усыхающим корневищам трав и, почти невидимая, впитывалась и поглощалась пересохшей от июльского зноя землей.
Осиротевший буланый конь дал сгоряча большой круг около поверженного хозяина и, нервно перебирая передними копытами, вдруг остановился над ним. Хозяин почему-то был недвижим, не слышно стало ни голоса, ни дыхания... Конь в испуге и недоумении вскинул небольшую, сухую свою голову, как бы оглядывая чужой окоем степи, всю бесприютность опустевшей земли, и заржал неистово и дико, с призывом, не веря в постигшую его беду, как ржет молодой залетный стригун-трехлеток, потерявший косяк...
Конь звал хозяина, но никто не отвечал на его зов. Сотня ушла в атаку, и не было у них возврата.
Кровь же, вначале горячая и неудержимая, словно маленький ключик, все медленнее и слабее текла из раны. И ржавел, подсыхал, блек на серой рубахе приметный в степи смертный мак-кровянец. И не видел уже Макар Филатов свой родимый хуторок Дуплятку, росстайный выгон за крайними плетнями, тенистые вербы над Касаркой. Стоящую в ожидании свою молодую жену с горестно опущенными руками и двух сыновей-малолеток, жмущихся у ее подола...
Конь, переступив повод, разорвал тонкий ремень. Бездорожно шел по степи, взмахивая и вздергивая головой, и длинный конец уздечки тянулся за ним в сухой траве, как змея. А над одиноким казаком, раскинувшим руки на земле и не приходившим в память, кружился высоко в небе маленьким черным крестом-распятием молодой кровожадный ястребок...
ДОКУМЕНТЫ
Предписание командующему резервами г. Царицына И. В. Тулаку
24 июля 1918 г.
№ 6
Необходимо: сербский батальон, роту Крестьянского полка, взвод артиллерии и пулеметную команду в составе 8 пулеметов поднять сейчас по тревоге и срочно отправить в район ст. Арчеда в распоряжение т. Миронова.
Члены Военсовета: Сталин, С. Минин, Ковалевский [37]
11
Со всех фронтов, с юга и севера, в Царицын везли раненых и увечных. К запаху сушеной тарани и жареных подсолнечных семечек, хлебной мякины с крупорушек, которыми славен был этот приволжский город, ставший недавно красной губернией, теперь примешивалась вонь карболки, йодоформа и хлорной извести, потного человеческого скопления. Старая уездная больница на Даргоре — несколько одноэтажных кирпичных
37
Директивы фронтов Красной Армии. — С. 293.
Глеб Овсянкин-Перегудов второй месяц околачивался, как он сам говорил, на этой Дыр-горе в Царицыне без всякого дела. Рана, полученная им в Сарепте, при задержании эшелона анархистов-грабителей, была не опасной, в ногу, но задето было сухожилие, боль адская, а поправка при нынешних харчах шла медленно. Первое время он лежал в небольшой отдельной палате-изоляторе, но потом и к нему вдвинули еще дополнительно три деревянные кровати, и в палате стало душно, томно от лекарств, человечьих стонов и мелкой, злой руготни с сиделкой и санитарами.
Больные приносили вести с фронтов, одну страшнее другой.
На Кубани, как знал раньше Овсянкин, все было крепко и образцово увязано по всей области, до самого Новороссийска. Потом зачем-то сместили главнокомандующего Автономова, а на его место поставили командира 3-го латышского полка Калнина. Хорош, плох ли новый главком Калнин, установить не удалось. Потому что одновременно со сменой командования кубанские руководители предприняли сумасшедший десант из Ейска, через Таганрогский залив, в тыл немцам. Вся Ейская колонна красных, около десяти тысяч штыков, не вернулась с того берега, легла под массированным огнем немцев. Деникин получил ослабление под Ейском и немедленно ударил на Екатеринодар и Тихорецкую. В одну ночь, 14 июля, был разгромлен и пленен главный штаб в Тихорецкой, комиссар штаба Силичев растерзан в вагоне... Сам Калнин бежал, как говорят, в одном белье, а казаки, видя такое командование, наполовину разъехались по домам, бросили красный фронт. Чего же с них спросишь: темнота есть темнота... Говорят, уже и Екатеринодар попал в руки Деникина! Нового главкома Калнина, разумеется, сместили и на его место выдвинули кубанского сотника Ивана Сорокина, бывшего помощника Автономова... Расчет простой: вернуть доверие казаков, укрепить позиции красных по станицам, но — не поздно ли?
Словно чья-то вражеская рука смешала карты, в два месяца разрушила и фронт, и тыл Советов на Кубани... Овсянкин, худой и страшный, прыгающий по палате на костылях, скрипел зубами от ярости, слушая эти рассказы раненых из-под Тихорецкой и Торговой. Не понимал, как могло случиться, что власть, задуманная как воплощение порядка и целесообразности во всем, отличилась вдруг несусветной глупостью и разбродом, непониманием очевидных вещей. Самое удивительное, что во главе партийных комитетов и совдепов почему-то оказывались какие-то гимназисты, сопляки в кожаных куртках, демагоги и крикуны. Их усиленно насаждал сам наркомвоен Троцкий, считая, что старую партийную гвардию надо «беречь», освободить от организационных дел...
Кубанский провал пытались залатать крупным наступлением из Царицына на юг, в сторону Котельниково и Торговой. На станцию Гашун выезжал Ворошилов. Вместе с Ковалевым и Дорошевым сумели объединить разрозненные отряды партизан в 1-ю социалистическую Донскую дивизию под командой Шевкоплясова, потеснили белых. Но в этот момент генерал Краснов ударил всеми силами по северному плечу, разгромил части Киквидзе и Сиверса, загнал в пределы Саратовской губернии, почти к самому Балашову. Там какой-то комбриг Миронов еще держался зубами за железную дорогу под Арчедой и Себряково, но и у него, как видно, силы были на исходе, тоже, говорят, отплевывался кровью, и не сегодня, так завтра оставит позиции, а с ними и железную дорогу на Воронеж и Москву...