Красные туманы Полесья
Шрифт:
– Да, господин офицер.
– В городе ничего не оставили?
– Зачем оставлять? Мы насовсем уезжали.
– А что в баулах?
– Там только обычные вещи, посуда.
– Собрать все, что вывозили!
– Позвольте это сделать жене, она распаковывала сумки.
Бонке кивнул Калачу, тот приказал младшему полицейскому:
– Шмаров, проследи!
– Слушаюсь!
Вскоре посреди комнаты стояли три баула.
– Нехилые у них вещички и посуда, господин гауптштурмфюрер, – сказал Шмаров. Один столовый
– Хорошо. – Бонке посмотрел на дантиста. – Вы отдали ценности, я держу слово. – Он взглянул на Шмарова и приказал: – Беги к шарфюреру, который находится в бронетранспортере, скажи ему, чтобы механик-водитель подогнал его к заднему забору.
– Слушаюсь! – Шмаров убежал.
Бонке посмотрел на семью и проговорил:
– Поднимайтесь и огородом идите к задней калитке. Вас проводит господин Калач. Тебе, Мирон, никого не трогать, посадить всех в десантное отделение и охранять до подхода солдат. Потом придешь на площадь.
– Понял, господин гауптштурмфюрер.
Калач и Бугаев увели семью евреев.
Бонке прошел в центр села.
Там уже толпился народ. Полицаи в деревне действовали оперативно.
Заместитель начальника районной полиции доложил:
– Собрали всех!
– Сколько и кого?
– Минуточку, герр офицер. – Полицай достал клочок бумаги, глянул на него. – Так, мужиков одиннадцать, баб девятнадцать, трое мальчишек, пять девчонок, четверо дедов, пять бабок, четверо младенцев с матерями.
Из проулка, где задержались полицаи, вдруг послышалось:
– Удрали трое, в лес бегут!
Гауптштурмфюрер приказал солдатам:
– Выйти на околицу, уничтожить!
Эсэсовцы вышли в проулок. Забили автоматы.
Солдаты вернулись, и шарфюрер доложил:
– Ваш приказ выполнен, господин гауптштурмфюрер. Беглецы не успели скрыться в лесу.
– Хорошо. Кто бежал?
– Две бабы да пацан.
– Ладно. – Командир роты СС повернулся к толпе, окруженной полицаями. – Кузьма Тимофеев!
– Здесь, – ответил бывший управляющий отделением.
– Выйди вперед, повернись к народу.
Тимофеев подчинился.
Бонке указал на него и обратился к жителям:
– Этот ваш односельчанин скрывал у себя семью евреев. Вы прекрасно знаете, что это тяжкое преступление. За это полагается смертная казнь, причем всем вам. Но, учитывая, что нам вовремя удалось пресечь преступление, крайних мер я применять не буду. Сейчас вы пройдете в сарай, что на отшибе. Зайдете в него без суеты и давки, разместитесь там. Посидите сутки без воды и хлеба. Завтра в это же время староста выпустит вас. Надеюсь, это послужит вам уроком. И запомните все, в следующий раз за укрывательство евреев, цыган, красноармейцев, партизан мы сотрем с лица земли вашу деревню. Староста!
– Я, господин гауптштурмфюрер.
– Ведите людей в сарай.
Толпа заволновалась. Веры эсэсовцу не было, но и другого выхода тоже. Дернешься – полицаи и солдаты тут же перестреляют всех. Поэтому люди медленно, с плачем, но пошли к сараю. Полиция сопровождала процессию.
Последним шел Бонке.
Людей завели в сарай. Староста закрыл двери, сунул ключ в карман.
Гауптштурмфюрер подозвал к себе оператора.
– Сейчас начнется самое главное. Снимай так, чтобы в кадры и фото не попали наши солдаты. Только полицейские.
Прогрохотал бронетранспортер, встал в проулке.
Подошел Калач, доложил:
– Евреи на месте, под охраной.
– Гут, приступайте к работе, господин начальник полиции.
– Слушаюсь. Становись!
Полицаи выстроились в шеренгу.
Калач отдал команду. Его подчиненные бросились к грузовику достали из кузова канистры с бензином.
Калач подумал и отдал еще один приказ:
– Поставьте канистры. В овине должны быть снопы соломы. Тащите их сюда, обложите сарай, чтобы быстрей разгорелось.
Когда все было готово, каратели встали вокруг сарая, облили солому и стены бензином. Начальник районной полиции достал спички.
Бонке крикнул:
– Калач, поджигать перед камерой!
– Хорошо.
Он дождался оператора, чиркнул спичкой, бросил ее на солому.
Снопы тут же взялись огнем, от них загорелись стены и соломенная крыша. Повалил дым. Люди в сарае поняли, что их сжигают заживо, закричали, забились в ворота. Полицаи и гауптштурмфюрер смеялись, а сарай разгорался. Вскоре рухнула крыша, обрушились стены, крики смолкли.
Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.
Тот крикнул начальнику полиции:
– Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.
Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.
Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.
– Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! – выкрикнул Бонке и приказал оператору: – Снимай!
– Да, господин гауптштурмфюрер.
Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.
– Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! – распорядился Бонке.
Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.
– Я все сделал.
– Неплохо получилось?
– Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.
– Смотри, чтобы работа была качественной!
– Конечно, герр гауптштурмфюрер.
– Калач! – крикнул командир роты.