Красный сфинкс. Книга вторая
Шрифт:
Американец пошел вниз, и Морозов опять перестал видеть так ясно, как он видел несколько минут тому назад, что делается во враждебной машине.
Но вот противник очутился внизу. С новой силой, пользуясь его ошибкой, Михаленко пикировал на него, а Морозов начал обстреливать. Не прошло и двух минут, как вражеский аэроплан с разбитым мотором нырнул и пошел крутым штопором вниз…»
Очень скоро военная тема стала одной из основных тем Шпанова.
В годы Великой Отечественной в Москве отдельными выпусками печатался его известный фантастический роман «Тайна профессора Бураго» с прекрасными рисунками художника П. Алякринского. Всего вышло шесть выпусков (1943–1944). Три из них в 1945 году были, как это ни странно, повторены в далеком Абакане. А в 1958 году роман переиздали в новой редакции под названием «Война невидимок».
Два
За «Войной невидимок» последовали повести «Ученик чародея» (1956) и «Похождения Нила Кручинина» (1956). За ними политические романы «Поджигатели» (1950) и «Заговорщики» (1952).
Шпанов одним из первых в СССР попытался рассказать о закрытых, никому неведомых тайнах Второй мировой войны, столь кардинально перекроившей мир.
«Надо объяснить людям, – напоминал он читателям слова Ленина, – реальную обстановку того, как велика тайна, в которой война рождается».
С чрезвычайным пиететом отзывался о политическом всезнайстве Шпанова писатель Юлиан Семенов. «Если хочешь научиться чему-то, – писал он мне в одном из писем, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество реальных, всем известных персонажей, действующих в романах Шпанова, Это и Сталин, и Рузвельт, и Гувер. Это Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Гесс, Даллес, капитан Рэм, короли и президенты, послы и писатели, физики и летчики.
И все же, заговорив о Шпанове, мы вспоминаем прежде всего военно-фантастическую повесть «Первый удар».
Отрывки из нее – «Гибель Сафара; Поединок» (с подзаголовком: «Главы из научно-фантастической повести «Двенадцать часов войны») – впервые появились в «Комсомольской правде» (август – ноябрь, 1936). В 1939 году повесть полностью напечатал журнал «Знамя». А отдельной книгой повесть о будущей войне вышла в том же 1939 году сразу в Воениздате, в ГИХЛе, в Гослитиздате, в Детиздате, в «Роман-газете» и в «Советском писателе». О том, что книгу специально торопились донести до читателей, говорят выходные данные первого издания: сдано в производство 15 мая 1939 года, подписано к печати 22 мая 1939 года.
Темпы невероятные. И не случайные.
Реальная близкая война волновала всех.
«Фраза о мире – смешная, глупенькая утопия, пока не экспроприирован класс капиталистов», – эту фразу Ленина помнили. Войны ждали, войны боялись. Советских летчиков обожали, от советской авиации ждали чуда. Любопытно, что в те годы в советской фантастике успели тогда отметиться чуть ли не все знаменитые летчики Герои Советского Союза. При этом Илья Мазурук («Незарегистрированный рекорд» и «Через два полюса») и Георгий Байдуков («Разгром фашистской эскадры. Эпизод из войны будущего») выступили не где-нибудь, а в «Правде», в самой главной партийной газете. В 1936 году Михаил Водопьянов опубликовал «Мечту пилота» в «Комсомольской правде». Этим он, кстати, не ограничился. «Старт: Новелла о ближайшем будущем» появилась в «Учительской газете» (1939), а пьеса «Мечта» – в журнале «Новый мир» (1940). Рассказ «Полет «Планеты» напечатал еще один летчик Герой Советского Союза – Александр Беляков.
Много шуму наделала в конце 30-х книга генерал-майора гитлеровской армии Франца Гальдера «Воздушная война 1936 года. Разрушение Парижа». Речь в ней шла о будущей молниеносной войне. Именно молниеносной. Утром 9 июля армады германских бомбардировщиков берут курс на Париж, а вечером 12 июля «французский и бельгийский
Такую книгу не могли не заметить в СССР.
Ответом ей стал роман П. Павленко «На Востоке».
Мариэтта Шагинян восторженно писала: «На Востоке» – замечательная книга. Если многие из писателей могли до сих пор делать свое дело мимо соседа, не зная и не читая чужих книг, то сейчас, после романа Павленко, с этим покончено. Не прочтя и не учтя его, не устроив смотра собственным силам, не почистив собственную кухню, не поучившись и не «переквалифицировавшись» при помощи огромной удачи Павленко, писатель рискует сразу осесть, как дом от землетрясения».
Павленко – большевик с хорошей биографией, – писала М. Шагинян. – Он много и умно читал, прежде чем стать писателем. Он вовсе не стыдился учиться у современного Запада. Но он «импортировал» западную литературную технику точь-в-точь так, как мы в начале пятилетки импортировали в Союз заграничную машиностроительную технику: он ее взял без сюжета, как машину капитализма. Западный способ письма, паузы в синтаксисе. Павленко взял эту технику, служащую на Западе как иллюзия, и заставил ее работать в своем романе как конвейер для облегченного развития действия. Получилось очень хорошо, получилось по-советски, получилась та самая заграничная марка, которую мы освоили у себя на заводе, и стахановец гонит на ней такие нормы, о каких она дома не помышляет, а в то же время марка никому не грозит ни безработицей, ни затовариванием, ни кризисом, ни забастовкой».
Герои Павленко с упоением громили Японию в считанные дни.
Но у Ник. Шпанова получилось еще эффектнее. Его сталинские орлы громили фашистскую Германию не в дни, а буквально в считанные часы. Вполне вероятно, что и Павленко и Шпанов прекрасно знали, что будут услышаны. Еще в 1930 году Сталин – (в письме к Горькому, – Г. П.) – доступно объяснил, как следует готовить советский народ к грядущим потрясениям. «Мне кажется, – писал он, – что установка Воронского, собирающегося в поход против «ужасов» войны, мало чем отличается от установки буржуазных пацифистов». Партия, указывал Сталин, решительно против произведений, «рисующих «ужасы» войны и внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой). Это буржуазно-пацифистские рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны, как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную, антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от «ужасов кровопролития», но даже изобилует ими».
Сталинскую установку запомнили.
«Мы знаем, – говорит один из героев «Первого удара», – что в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы – активные оборонцы. Наша оборона – наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны…»
Кстати, о границах. В романе П. Павленко «На Востоке» есть такой эпизод.
«Английские моряки, свидетели боя под Майдзуру, подтверждали наблюдения норвежского капитана относительно непонятной тактики красных, а сам норвежец в конце разговора признался, что еще вчера ночью он встретил подлодку красных в заливе Чемульпо, но никому не сказал об этом из боязни за судьбу своего «Тромсэ». Он будто бы крикнул советскому офицеру, стоявшему на мостике лодки: «Где вы намерены еще драться, черт вас возьми?» И тот ответил, пожимая плечами: «Это пограничное сражение, сэр. Я не знаю, как развернутся дела». – «Если считать происшедшее сражение за пограничное, как выразился этот русский подводник…», – начал Локс, но Нельсон перебил его: «Красивая фраза, не больше». – «Люди, бомбившие столицу противника и нагнавшие панику на два моря, имеют право не только говорить афоризмы, но и приписывать себе чужие».