Красный сокол
Шрифт:
— Да зачем это вам? Вы ж не прокурор, чтоб изменить приговор трибунала Балтфлота, — потупился солдат, расстегнув воротник.
«В самом деле, какой у меня резон навязываться солдату в друзья? — подумал полковник. — Я сейчас никто. Слушатель каких-то курсов. Конкретно ничем не могу ему помочь. А Костыль, — вспомнил он прозвище когда — то отчисленного курсанта из-за дурацкого поединка с Тарасовым, — похоже, был не простым летчиком. Хорошо бы копнуться в его деле».
Принесли второе блюдо — плов без единого кусочка мяса, но жирный, пахнущий проржавевшим салом.
— Ты ешь, не спеши, — поднялся из-за стола чем-то обеспокоенный офицер с приклеенным
Начальник особого отдела отдавал последнее указание адъютанту, когда Иван Евграфович вошел к нему в кабинет.
— У вас что-то стряслось? — участливо спросил генерал, собираясь уходить.
— Могу я ознакомиться с делом Костылева? — соблюдая воинскую субординацию, вытянулся в струнку подполковник.
— Смотря для какой цели. Дела как такового нет. Приговор да сопроводиловка. Вам зачем? — застегивая полушубок, поинтересовался старый служитель правосудия.
— Да помочь хочется товарищу. Он же летчик. Как пройти мимо?
— Бросай привычку совать нос, куда не следует. Как тебя, анархиста, в партию приняли? Дисциплина в твоем хозяйстве вызывает тревогу… Твой приятель поднял руку на генерала. Слава Героя вскружила ему голову. Если бы не майор…
— И все же, из-за чего сыр-бор загорелся? Не может Герой, как вы говорите, так просто поднять руку.
— По пьянке — может, — безоговорочно заключил генерал. — Это на поверхности. А как там на самом деле было — в приговоре не расписано, — уже в дверях развел руками бывалый законник.
В столовой сержант и подошедший к нему лейтенант военной жандармерии тихо переговаривались между собой, изредка бросая взгляд на допивающего компот объект наблюдения. Они молча уставились на озабоченное лицо знакомого в недавнем прошлом помощника командарма.
— Куда его? — кивнул головой подполковник в сторону одинокого арестанта.
— На губу в шестой авиакорпус, — сухо, но благожелательным тоном сообщил лейтенант.
— Скажите командиру корпуса… Впрочем, я сам позвоню, — недоговорил что-то подполковник, направляясь к солдату, прикончившему две порции армейского обеда.
— Подзаправился? Как звать-то? — открыто всматриваясь в довольные, чуть смутившиеся глаза арестанта, спросил летчик.
— Георгий. Спасибо за обед, — подобрался солдат без подхалимского заискивания.
— Главное — не теряй выдержку. Все образуется. Со мной такое было, — признался подполковник, протягивая руку на прощание. — Желаю удачи. Мы еще встретимся, — поставил точку на встрече бывший командир штрафников воздушного флота.
Раскрыв планшет, подполковник вырвал из блокнота листок, тут же, на коленке, не замечая стола, черкнул несколько слов и вручил записку подступившему к нему лейтенанту:
— Передайте командиру корпуса. Можете добавить, мол, комдив Федоров, просил придержать кадру, — при этом подполковник как бы постучал карандашом в грудь арестанта, — до моего возвращения с курсов. Но пассаран, — по-своему откланялся, так сказать, приоритетный нос, бросающийся в глаза своей наклейкой.
Теория истребительной тактики и планирование воздушных сражений на основе марксизма-ленинизиа слабо укладывалась в голову новоиспеченному комдиву, все еще находящемуся под впечатлением, связанным с отрядом штрафников и организацией поединков с немецкими асами. Мечты о создании на базе этих подразделений «дикой дивизии», наводящей страх и ужас на врага где только она появится, разумеется,
Огорчило его и пренебрежительное отношение к его просьбе «придержать» Костылева. Педант и формалист Елдыкин, получивший звание Героя, как ему пояснили в штабе, «за мужественное руководство подразделениями авиации в оборонительный период Отечественной войны», все-таки дорвался до высокой должности.
То что его бригада была полностью уничтожена на аэродромах в первый же день войны, высшее руководство (не без помощи органов государственной безопасности) простило ему за «ценные показания» на «предательскую» деятельность Рычагова и Смушкевича, на которых свалило собственные ошибки по реконструкции пограничных укрепрайонов и дислокации авиационных подразделений высшее руководство Красной Армии.
Принимая корпус, Елдыкин обнаружил записку Федорова и, умело скрывая свое неприязненное отношение к любимчику Ворошилова еще с времен Луганской школы военных пилотов, приказал отправить штрафника обратно в распоряжение Балтфлота «за неимением возможности использовать осужденного по назначению». Круг замкнулся. Военные чиновники блокадного Ленинграда послали авиатора высочайшей квалификации, гордость истребительной авиации Балтики, защищать родную землю в окопы Ораниенбаумского пятачка.
Весна сорок третьего пролетела в мытарствах по обеспечению дивизии материально-техническими средствами и в подготовке «желторотиков» к боевым действиям.
К началу битвы на Курской дуге дивизию переподчинили Брянскому фронту, как наиболее боеспособную по заключению экспертов, хотя существовало негласное правило власть имущих оставлять у себя под рукой все самое лучшее, в том числе и кадры, а отдавать на сторону по принципу: на тебе, боже, что нам не тоже. Даже если есть строжайший приказ отдать лучшее из лучшего, но не указано конкретно, не расшифровано детально. В таком случае, подкрашенный, официально подправленный середнячок выставляется как эталон, идущий под грифом авторитетных подписей.
У власть имущих всегда найдутся люди, способные раздуть из мухи слона. Карлика, во всех отношениях, Ежова по указке свыше раздуть в богатыря с огромными ежовыми рукавицами. Не обстрелянную дивизию аттестовали как боеспособную лишь потому, что «партизан», «анархист», «мазунчик» Ворошилова, разъезжающий на легковой машине, полученной из рук наркома, был крайне неудобным человеком, с одной стороны, даже для Громова, давшего обещание Лавочкину и наркому Шахурину беречь летчика-испытателя как зеницу ока, не говоря уже о педанте Елдыкине. С другой стороны, сам Федоров рад был вырваться из-под плотной опеки и очутиться в эпицентре важнейших событий, на острие главного удара. С юношеским задором он рвался в бой, где чувствовал себя властелином неба, хотел доказать всему миру свое мастерство в воздухе, свою индивидуальную тактику борьбы с техничным смелым противником.