Красота
Шрифт:
Наконец, может возникнуть и еще один вопрос: не грешит ли наш взгляд на роль красоты в творческой практике некоторой абстрактностью, отвлеченностью от реальных форм трудовой деятельности, от экономической, политической, моральной жизни общества? Вправе ли мы были, исследуя роль красоты в творческой практике, исключить пока что из поля зрения социально-исторический аспект проблемы?
На этот вопрос со всей решительностью следует ответить, что мы не только имели право, но и обязаны были, прежде чем переходить к анализу конкретно-исторических форм восприятия красоты и ее влияния на конкретно-историческую практику, например, в образах искусства, рассмотреть общегносеологический и онтологический аспекты проблемы. Исследовать конкретно-историческую практику восприятия и проявления красоты до и во время этого важнейшего этапа анализа было бы так же бессмысленным, как пытаться выводить сущность истины, исходя из анализа конкретных явлений и процессов материального и духовного производства какого-нибудь определенного исторического периода.
Красота и истина рассматривались нами в их абсолютных определенных как всеобщие человеческие формы самоотражения материи, участвующие в ее целенаправленном самопреобразовании в человеческой практике. В том же плане мы касались материального труда как особой, человеческой формы самопреобразования материи. Величайшей заслугой марксизма является именно включение в философию нового понятия труда, смысл которого раскрывается не как эгоистическая, своевольная «конечная» деятельность, но как природная, могучая преобразующая сила. В сознательном труде рождается новое материальное содержание действительности и диалектически разрешается извечное противоречие объективного и субъективного. Познавая в идеальной форме объективную реальность, человек в труде творит новую реальность. Как раз введение в философию категории преобразующего действительность труда как субъективной целенаправленной материальной деятельности и позволило марксизму на качественно новой основе преодолеть гегелевский идеализм, перевернуть его диалектику с головы на ноги.
Ошибка многих теоретиков, пытающихся разрешить проблему прекрасного, опираясь на положения марксизма, заключается как раз в том, что они исследовали вопрос лишь в плане исторического материализма, то есть видя в труде только его историко-экономический смысл. В таком не неправильном, но суженном понимании труд вновь становился лишь «конечным», как это формулировал Гегель, способом самоутверждения человека на известном этапе истории, но не всеобщим средством самопреобразования мира по его же законам. Сужение перспективы исследования либо вело к подмене всеобщей сущности красоты изменчивостью человеческих идеалов и оценок, либо заставляло конструировать пресловутый особый «объективно-эстетический» предмет. Это, естественно, не могло дать положительного результата, как не могло бы дать такого результата, например, исследование сущности логического познания и истины, опирающееся на историю политэкономии или права. Проблема красоты, как и проблема истины, — общефилософская проблема, и методологическая задача при ее решении не сводится к ограничению поля исследования узкосоциальным углом зрения, но, напротив, состоит в том, чтобы, и социальные явления рассматривать как часть общего процесса саморазвития материи.
Всякие попытки разрешить эту общефилософскую проблему, исходя из конкретно-исторических производственных, экономических, этических и тому подобных отношений, входящих в сферу исторического материализма, но не теории отражения и диалектического материализма в делом, неизбежно обречены на неудачу. Думается, что именно методологическая непоследовательность в этом вопросе печальным образом повлияла на результаты многих исследований.
Одним из примеров такого рода представляется вышедшая в издательстве «Искусство» книга К. Кантора «Красота и польза». Это пример тем более поучительный, что автора ни в коем случае нельзя упрекнуть в отсутствии своей концепции, оригинальность и даже дерзость которой не может не привлечь внимания.
«Кант впервые четко зафиксировал отличие красоты от пользы и тем положил начало эстетике»24. Так начинает Кантор свою работу, а несколькими страницами ниже заявляет: «Если проблему соотношения красоты и пользы рассматривать как проблему эстетики, то отнюдь не как частную ее проблему, а как проблему ее существования» 25. Именно соотношению красоты и пользы впервые, как следует из текста, в истории эстетики и посвящена книга. Таким образом, она претендует не только на исследование общих проблем эстетики, но и на решение судьбы последней как науки. Здесь нельзя, конечно, не отметить некоторую авторскую вольность: достаточно еще раз вспомнить диалог Платона, в котором уже весьма определенно ставилась проблема взаимоотношения красоты и пользы. С тех пор прошла не одна тысяча лет, а теоретические баталии все продолжаются...
Однако суть дела не в этом. Кантор, действительно, впервые, во всяком случае в советской эстетике, представил красоту и пользу в виде двух неразрывных сторон одной медали, варианта сиамских близнецов. «В нашем изложении, — пишет он, — понятия красота" и „польза" берутся как равноправные, одно определяется через другое. Не раскрыв содержания понятия „польза", невозможно постичь понятие „красота"» 26. Напомним, что понятие «польза», с которым связывается в книге красота, имеет совершенно конкретное значение особого исторически определенного общественного отношения, вызванного развитием товарного производства.
«Красота, — читаем мы в книге, — как отчужденная всеобщая форма деятельности, чувственно закрепленная в продукте полезных видов труда, есть необходимое порождение товарно-денежных капиталистических отношений.
Среди пословиц русского народа есть одна, чрезвычайно точно схватывающая самую суть этого явления: „товар лицом продается; не подкрасив, не продашь". А еще говорят — это пословица более известная — „не обманешь — не продашь" [...] Красота товара — это обман, потому что здесь всеобщее человеческое содержание — лишь внешняя форма товара. Красота товара — это обман, потому что созерцание его внешней формы может вызвать эстетическое переживание как переживание всечеловеческой: общности во всечеловечной деятельности. А этого нет. Это иллюзия целостности и единства, видимость его в то время, когда царит всеобщее разобщение, „вражда всех против всех"» 27.
Кантор считает, что «основой красоты» оказывается форма целесообразности «труда вообще», являющегося «объективным и всеобщим содержанием реального производственного процесса, которое может выступить как всеобщее чувственно-предметное свойство его продуктов»28. Именно созерцание внешней формы товара и создает в эпоху отчуждения все те иллюзии, о которых шла речь в приведенном отрывке.
Но особые, чувственно-конкретные черты результатов «труда вообще», рассмотренного с точки зрения его всеобщих определений, которые Маркс называл абсолютными, определялись способностью человека «производить по меркам любого вида», творить в соответствии с познанными закономерностями самой природы. Эти чувственно-конкретные новые черты человеческих явлений действительности, созданные по мерке любого вида, не зависят от характера конкретно-исторических условий, в которых протекает творчество. Они присущи и продуктам труда при первобытно-общинном строе, и в рабовладельческом обществе, и продуктам труда эпохи феодализма, и продуктам труда при капитализме. Созданный человеческим целенаправленным трудом предмет, его форма, его цвет, вся его вещная чувственно-конкретная структура остаются неизменными (в смысле воплощения в них «труда вообще»), какова бы ни была общественная формация, кому бы этот предмет ни принадлежал, на каком бы рынке он ни обменивался.
Согласно же точке зрения Кантора, внешняя физическая форма продукта «труда вообще» выступает как красота, становится красотой только в эпоху развитых товарных отношений. В другие времена — ни до, ни после — она красотой не является. Спрашивается: каким образом и где происходит это превращение «некрасоты» в «красоту» и обратно?
Поскольку сам предмет как продукт человеческой деятельности и его материальная форма остаются неизменными, измениться может только субъективное человеческое отношение к предмету. Причем под отношением здесь нужно подразумевать познавательное, духовное отношение, отношение сознания к материальному миру. Именно так сам Кантор и трактует эстетическое отношение. «Отношение, — пишет он, — к этой внешней форме (форме товара. — О. Б.) и восприятие ее как чувственного выражения всеобщей формы деятельности есть эстетическое отношение» 29.
Следовательно, превращение «некрасоты» в «красоту» в эпоху товарно-денежных отношений происходит, по Кантору, не где-нибудь еще, но в сознании людей. Таким образом, красота оказывается идеальным и притом абсолютно субъективным порождением сознания. Ее появления и исчезновения зависят не от каких-либо изменений в предмете познавательного эстетического отношения (он остается неизменно чувственно-предметным выражением формы целесообразности «труда вообще»), но вызываются исключительно некими переменами в сознании людей, пусть и исторически, и социально обусловленными.