Красота
Шрифт:
«[...] Не одни только рабочие, — писал Ф. Энгельс еще в середине девятнадцатого века, — но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошенный буржуа порабощен своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощен своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; „образованные классы" вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной определенной специальности, своей прикованностью на всю жизнь к этой самой специальности — даже и тогда, когда этой специальностью является
С усложнением общественных взаимосвязей, с ростом образовательного ценза, с неимоверным увеличением средств массовой информации, с более тонкими и гибкими способами эксплуатации, прикрываемой демагогическими мифами вроде теории «народного капитализма» и т. д., многие внешние формы жизни частнособственнического общества неузнаваемо изменились. Однако суть дела осталась прежней. И наряду с неоспоримыми социально-экономическими факторами об этом наглядно свидетельствуют нелепые гримасы предвзятости вкуса, его порабощенность господствующими общепринятыми стандартами, начиная от стандартов «поп-культуры» и кончая стандартами «индивидуализма» типа «хиппи».
«Склонность к выбору, противоречащему чувственному суждению (то есть неспособность к индивидуально-непосредственному выбору. — О. В.), — писал Кант, — это ложный, превратный вкус»9. Подавление индивидуального вкуса предвзятостью, завися от многих конкретных внешних факторов, в существе своем имеет одну, главную причину: социально обусловленную утрату человеческого (в родовом смысле), творческого отношения к предмету с заменой его отношением потребительским. Отношением, при котором главным становится уже не созидание — это лишь средство, — но присвоение, потребление предмета. А характер потребления при известном уровне жизни определяется не просто необходимой жизненной потребностью, но как раз тем, что «принято», что свидетельствует о достатке, о «современности взглядов» и т. д.
Маркс писал, что «отчужденный труд, принижая самодеятельность, свободную деятельность до степени простого средства, тем самым превращает родовую жизнь человека в средство для поддержания его физического существования» 10. В нынешнем высокоразвитом экономически обществе, где физическое существование обеспечено достаточно высоким уровнем жизни, превращение родовой деятельности только «в средство» потребления ведет к возврату человека назад, к духовному превращению его из универсального свободного творческого существа в существо ограниченное, несвободное, постепенно теряющее свои человеческие черты.
Как одну из важнейших родовых черт люди теряют и индивидуальную способность суждения вкуса, прямо связанную с индивидуальным творческим началом. На наших глазах совершается удивительный, но вполне закономерный акт превращения цивилизованного общества в цивилизованное стадо, покупающее модную мебель, носящее модные джинсы, любящее модное искусство и пьющее модные напитки...
Частнособственническое общество оказывается враждебным не только «искусству и поэзии» 11, но и эстетическому вкусу вообще как индивидуально-творческому, а потому общественно-человеческому отношению людей к собственной родовой жизни, к труду, к продуктам труда. Эта парализация творчески созидательного эстетического начала не имеет ничего общего с естественной подверженностью влияниям или привычке неразвитых, первобытных вкусов, когда, как пишет Маркс, «ум остается нетронутым без ущерба для самой его способности к развитию, его естественной плодовитости» 12. Катастрофическая духовная ситуация, о которой идет речь, — заключительный акт противоречивой и длительной эволюции общественного сознания, изуродованного и порабощенного всей историей и всеми формами отчуждения труда.
Можно было бы специально исследовать развитие эстетического вкуса в связи с расширением сферы творческих трудовых интересов различных слоев и классов люден в разные эпохи и одновременно как антитезу этому развитию — неизбежное в классовом мире постоянное, свойственное каждой эпохе сужение, аристократизацию и последующее вырождение вкуса, подчинение его предвзятостям и догмам. Общая закономерность выступила бы тогда вполне наглядно: расширение творческих горизонтов развивает универсальный вкус, ведет к росту духовной культуры, к высвобождению деятельных потенций человечества, тогда как прогрессирующее разделение и отчуждение труда также последовательно, от формации к формации, стирают духовную культуру, уничтожая вкус и кастрируя творческое начало.
Не здесь ли ключ и к своенравным зигзагам истории собственно художественного творчества, прихотливый узор которых в значительно меньшей степени, чем хотелось бы историкам и социологам, следует за ростом материальной культуры? Попытки откреститься от многозначительного укора «умершего» греко-римского искусства вовсе не объясняют его поразительной силы, так же, как и изощренное подражание «матческим» идолам все-таки всегда выдает подделку «под инков», «под негров», «под скифов» и т. д.
Может быть, ушедшая сила эпоса — пусть в элементарном, но свободно-творческом отношении народных масс к своему патриархально-общинному образу жизни, когда и обработка земли, и шитье одежды, и строительство дома еще оставались простейшим, но индивидуально-созидательным актом, когда душа «простого человека» естественно пела свою песню творца. Ведь песня не требует высоких технических достижений.
Наконец, вопиющее противоречие между уровнем технического прогресса современного буржуазного общества и цинически рекламируемым бессилием модернистского искусства — не предопределено ли оно, помимо всех других причин, неизбежным замыканием в самом себе художественного творчества, не воспринимаемого более эстетически, ибо эстетический вкус здесь либо уничтожен вовсе, либо вытеснен «массовыми» предвзятостями? Если специалисту-технику не нужно понимания и признательности масс, то художник современности, озабоченный судьбами мира, не может творить без всенародных слез и аплодисментов. Элитарность искусства при нынешних средствах информации, при современном уровне всеобщей образованности — явно нежизненный анахронизм. В то же время обращаться к глухим и слепым, в полном смысле бесчувственным толпам обесчеловеченных и эксплуатируемых потребителей, жаждущих стать обладателями, — не непосильная ли это задача даже для самого большого таланта?..
Что может сделать индивидуальный талант, когда при невиданном ранее развитии производства «на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств — чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности, — читаем мы в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», — должно было быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство» 13.
Конечно, всякое теоретическое отвлечение на тему индивидуального творчества, чувств и эмоций страдает схематичностью. В реальной жизни на развитие и характер эстетического вкуса конкретного человека оказывают влияние бесчисленные факторы, как внешние, так и внутренние, вплоть до генетических, причины. Однако главное — степень активного, творческого отношения к предмету — всегда остается решающим моментом, чем бы он ни обусловливался.
Читатель может при желании подвергнуть конкретному анализу любые жизненные, близкие ему примеры, и всякий раз (при наличии должной информации, разумеется) он столкнется с вариациями тех же закономерностей: неразвитость творческого начала предопределяет неразвитость вкуса; узкая, чисто профессиональная направленность творческих интересов ведет к ограниченным, столь же «профессиональным» эстетическим пристрастиям; подмена творческого созидательного отношения к жизни эгоистическим карьеризмом, стяжательством, накопительством — всем, что противоречит творческой сущности человека, — приводит к подавлению индивидуального вкуса условностями, предвзятостями, модой. Последнее, кстати, отнюдь не мешает высказывать самые решительные сентенции и с апломбом защищать «свои» эстетические взгляды.