Краткая история белковых тел
Шрифт:
Впрочем, у это уже сделал.
Переворачиваюсь на боку, подминая пожухлую от жары траву, и пытаюсь найти положение более удобное для наблюдения за птахой. Мои маневры не всегда удачны -- в бок впивается приклад автомата и больно давит на ребро. Я отодвигаю его в сторону, но не далеко, чтобы был под рукой на всякий случай.
Наш блокпост находится в километре от небольшого села Засечное, на асфальтовой дороге, соединяющей один из небольших городков Донбасса с Донецком. Собственно, блокпост -- это груда мешков с песком, несколько бетонных балок и старые автомобильные шины. Украшает этот
Преграда, собранная наспех из подручных средств, вряд ли сможет остановить вражескую тяжелую технику, разные там танки и БТРы. Это понимаю я -- не специалист в военном деле, -- это понимают ополченцы, несущие службу вместе со мной, мужики из ближайшего села.
Все всё понимают, но не уходят.
Надо мною висит горячее южное солнце, намертво привязанное к зениту, стоит жара и тяжелая июльская тишина, изредка разрываемая глухим буханьем орудий со стороны украинских военных. Канонада разносится далеко по окрестностям.
– - Черти долбанутые, из "Градов" бомбят, -- добродушно сообщает мой "сослуживец" -- толстый дядька без передних зубов, которые ему, якобы, выбили нацгвардейцы. Его необъятное пузо обтягивает майка зеленого камуфляжного цвета, на коленках пузырятся черные спортивные штаны. Обут он в кроссовки, бывшими некогда белыми, а теперь ставшими серо-зеленого цвета. Недостаток зубов приводит к небольшой шепелявости и поэтому мне слышится окончание фразы как: "Ишь Градов бомбят".
Его зовут дядька Никита. С рацией он обращаться не умеет и словосочетание дядька Никита превращается, в своего рода, позывной, как небезызвестная баба Наташа в Мариуполе.
Что я здесь делаю? Как сюда попал, после падения в реку на машине? Один бог знает!
Я доброволец из России, оказавшийся в этом месте чисто случайно, по распределению в Донецке. Неделю со мной возились, обучали стрелять из автомата, дали пару раз подержать в руках гранатомёт. Как обыкновенный офисный житель я, в свое время, откосил от армии по здоровью -- военного опыта у меня никакого. Но опыт здесь не главное -- главное желание, настрой, боевой дух.
Воробей вспорхнул с ветки и куда-то улетел. Но куда? Небольшая стайка деревьев, росших возле блокпоста, своей густой листвой загораживает мне обзор. Дядька Никита несколько раз порывался их спилить, но сельчане не дали, пожалели -- на юге деревьев мало, здесь горячие степи, низкорослая трава.
Нацгвардейцы, украинская армия, пока не движутся в нашу сторону. Мы целыми днями валяемся на траве, смотрим поверх мешков на теряющуюся вдали пустынную дорогу, которая ведет к другому селу, и никого не видим. Даже обычные в таких случаях сельские соседи перестали ездить друг к другу. Сейчас опасно, могут подстрелить за просто так.
Обед нам привозят на велосипеде. Молодая девушка, племянница дядьки Никиты Оксанка, цепляет два алюминиевых бидона на руль и везёт из села. В одном борщ, в другом картошка с тушёнкой. Вода у нас своя, стоит в большой фляге под ближним деревом.
Всё просто и неприхотливо. Да и какие разносолы, на войне?
Иногда
Да, вариантов было много. Но я выбрал этот.
Прикрываю глаза, чтобы опуститься в летнюю полудрему, но уже слышу скрип велосипеда, позвякивание бидонов.
– - А вот и шрачка!
– - радостно шепелявит дядька Никита, для которого еда не средство насыщения, а возможность скоротать время и чем-то себя занять.
Из кустарника подтягиваются еще два селянина -- худосочные веснушчатые братья Безручко, парни молодые, беспокойные. Они в камуфляже и даже умудрились достать разгрузку. Младший Николай, надел на руки перчатки с вырезами для пальцев, картинно закинул на грудь автомат, рисуясь сам перед собой. Его черные ботинки-берцы начищены до блеска и выглядят красиво, но в такую жару ногам в берцах не позавидуешь.
Я, например, чувствую себя намного легче в бежевых мокасинах, купленных ещё дома. Они оказались на удивление крепкими, а мелкие дырки в них обеспечивают хорошую вентиляцию. Я перевожу взгляд вниз и довольный осматриваю свои ноги.
Старший Петро держит себя скромнее. Он, как я вижу, неравнодушен к Оксанке, а девушка, в свою очередь, выказывает мне знаки внимания: то добавит борща в миску, то тушенки кладёт побольше. Петр начинает на меня косо смотреть, и мне эти шекспировские страсти с сельским уклоном абсолютно не в тему.
Беру автомат, поднимаюсь с травы и собираюсь двинуть прямиком к деревьям, где у нас из двух широких досок и пары небольших чурбанов сооружен импровизированный стол. Оксана уже подъехала и ставит на доски бидоны. Она в джинсах и короткой майке, и я замечаю, что её майка прилипла к спине, насквозь проступили пятна пота.
Краем глаза вижу, как дядька Никита лениво поводит взглядом, не останавливаясь на фигуре девушки. Его больше интересует стол, который постепенно заставляется посудой, и я философски думаю, что старость -- это не ограничение возможностей, старость -- это угасание желаний.
Оксана тем временем заканчивает свои хлопоты у стола, изредка вытирая ладошкой разгоряченное лицо, и наша группа готова отправиться трапезничать. Но в последнюю минуту дядька Никита спохватывается.
– - Ты, как там тебя?
– - осведомляется он.
Я вспоминаю свой позывной, который выбрал в Донецке, и которым еще ни разу не воспользовался.
– - Север.
– - Ага! Ты вот шо, давай-ка, брат, здесь поштой, покарауль, шоб военные не ровён час не шунулись.
Дядька Никита говорит на том самом суржике -- смеси русского и украинских языков, на котором говорит почти вся Украина. Сам украинец, он не называет противников украми или укропами, а обозначает нейтрально: "Военные".