Краткий миг
Шрифт:
Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.
– Мне хочется обнять тебя, Чёртушка, – проговорила тихо.
– Хорошо, пойдём, – согласился он, как на что-то тяжкое для себя.
Едва они вошли в номер, который оказался менее роскошным, чем можно было предполагать, судя по местонахождению гостиницы, она обвила руками его шею, прижалась к груди. Расстегнула две пуговицы рубашки и поцеловала шёрстку, ставшую за эти годы тоже полуседой. Сняла и отбросила его твидовый пиджак. Целовала его лицо, шею, вдыхала, впитывала в себя его тело и, как ей казалось, его душу – всё, о чём тосковала столько лет. Запустила пальцы в его полуседые кудри, нащупала твёрдое. Поняла: за эти годы у него выросли рожки, о которых он когда-то рассказывал, что они вырастают у зрелых, опытных чертей.
Он же был на редкость скромен. Гладил её плечи и голову, скорее успокаивая, чем отвечая на её ласки.
Она вдруг осознала, что за всю жизнь не научилась обольщать и соблазнять. Просто понятия не имеет, как это делается. Какие-то, говорят, есть эрогенные зоны… Ей никогда в этом не было нужды. С Богданом всегда было прекрасно и так, а Гасана вся эта канитель не интересовала. А других… других как-то и не случилось. В результате она неумела и неловка, как провинциальная старшеклассница.
«Госпожа министр пытается переспать с собственным бывшим мужем, – насмешливо подумала о себе. – А почему с бывшим? Он же считает меня женой, так почему же… Господи, другая бы уж давно…»
Опять, как всегда в момент провала и упадка, явились эти «другие» – успешные, умелые, компетентные, знающие, далеко опередившие её, убогую. Они окружили её насмешливой толпой, показывали пальцем и обидно смеялись. В последние лет десять, вместе с её служебным и социальным возвышением, «другие» как будто покинули её, а вот теперь опять они тут как тут и опять отравляют жизнь.
– Сядь, Парасенька, – наконец проговорил он и подтолкнул её к маленькому диванчику. Сам сел в кресло, стоявшее возле письменного стола. – Расскажи мне про нашу Машу. Как она? Где она?
Прасковья немного отвлеклась и успокоилась.
– Да, собственно, ничего выдающегося. Заканчивает филфак МГУ; вероятно, пойдёт преподавать русский с литературой в школу; уже теперь немного преподаёт. Правда, ей по нынешним правилам надо отслужить два года на гражданской службе – ты, вероятно, об этом читал: каждый должен посвятить два года службе Родине. Кому можно доверить оружие – идёт в армию, а кому нет – выполняет какие-то трудные, может быть, неприятные работы, в малоосвоенной местности. Многие, кстати, там и остаются. Это хороший старт карьеры. В Москве карьеры не сделаешь: слишком большая толкотня. Машка, наверное, поедет в какую-нибудь Тьмутаракань преподавать или уж не знаю, что делать. Специальность её – русский язык. Ей это нравится. Так что наша учительская династия не прервётся. Сейчас у нас очень поощряются наследственные профессии; наши критики говорят, что мы пытаемся возродить древние сословия или даже создать индийские касты, что, разумеется, вздор. Хорошо бы, но не получится. А вообще-то было бы полезно, если б человек, вступая в жизнь, уже более-менее знал своё место в ней. (Богдан согласно кивнул). Талантливый, особенный – пробьёт свою особую дорогу, а для среднего человека знать, чем ему заниматься – большое облегчение. Словом, наследование родительской профессии у нас поощряется. Вот Машка и унаследовала. Знает и твой любимый церковнославянский и древнерусский и несколько славянских языков, учила древнегреческий, уж не знаю, много ли выучила. Ну там английский, испанский – само собой. Языки ей легко даются, в этом смысле, видно, в тебя пошла. – Прасковья соображала, что бы ещё сказать. «А вот, про спорт».
– Занималась довольно успешно художественной гимнастикой, но потом оказалась такой дылдой, что серьёзно больше заниматься не могла. Увлеклась фехтованием, ей это идёт. Будет работать в школе – возможно, станет вести кружок или что-то в этом роде по фехтованию. Но главное, будем с нею апробировать наши методики идеологического воспитания школьников. Вообще, она неглупая девчонка, хотя никакими особыми талантами не одарена. Амбициозности немножко недостаёт. Я, помнится, всегда старалась
Богдан молча очень внимательно слушал. При упоминании о бабушке – чуть улыбнулся.
– А почему ты не интересуешься Мишкой, – удивилась Прасковья. Ей, в самом деле, показалось странным, что он спросил прицельно о Машке.
– Мы встретились с Мишкой, буквально четыре дня назад, – Богдан чуть сморщил лоб. – Я ведь свободен без году неделя, Парасенька. Да, в полном смысле ровно неделя. А с Мишкой, оказывается, мы несколько лет были почти что соседями, – он опять болезненно скривил губы, вспомнив что-то тягостное для себя. – В завершение моей эпопеи мне поручили прочитать им лекцию о… по узкопрофильной теме. Как там полагается, выступал я под псевдонимом. Так вот, среди моих слушателей был Мишка. Мы мгновенно узнали друг друга. Не знаю, как это случилось, но случилось мгновенно. После моего выступления он подошёл ко мне и с соблюдением всех военных ужимок, как это у них принято, испросив permission to speak, сказал: «Сэр, мне показалось, что…». И замолчал. Так мы стояли и смотрели друг на друга. Вроде как мы с тобой сегодня, – он грустно улыбнулся. – Внешне похожи мы с Мишкой до комизма. Ты не представляешь, какое дикое ощущение, когда родной сын называет тебя «сэр». Чувствуешь себя распоследним дерьмом.
– Да, вы очень похожи, – Прасковье захотелось погладить его кудри, она протянула руку, но не дотянулась. – И что же ты ответил?
– Я сказал по-русски: «Ты прав». Мишка выдохнул с облегчением. Чуть позже, когда у него случилось личное время или как это там у них называется, мы проговорили около двух часов. Он хорошо говорит по-русски, правда, иногда что-то затрудняется формулировать, но в целом – хорошо. Я и сам-то, по правде сказать, не был уверен, смогу ли прилично говорить по-русски, но оказалось: могу. Вообще, хороший парень, интересный. Ты наверняка знаешь его любопытную специальность – investigative history. Он очень этим делом увлечён, хочет приехать в Россию исследовать, вернее, расследовать, историю Перестройки и роль нашего чертовского воинства в этой тёмной истории. Правда, они должны ему утвердить эту тему, в этом отношении ясности ещё нет. Но в любом случае это страшно интересно. Ты видишь его иногда, Парасенька?
– Да, примерно раз в год мы видимся, – ответила Прасковья. – Он приезжает на каникулы… ненадолго. Но, по правде сказать, мы не близки. Я даже не знаю, что такое эта самая как её… history. Он никогда не рассказывал.
– Почему не близки? – спросил Богдан с настороженным удивлением.
3
– Трудно сказать. Он… – Прасковья замялась, но не стала скрывать, – он не очень любил своего отчима. Не понимаю, почему. Отчим всегда хорошо к нему относился. (Хотела сказать: «мой муж», но ей показалось абсурдным, что у неё есть какой-то муж, и сказала «отчим»). Машка с ним очень дружна, с отчимом. А Мишка вечно что-то таил. И с удовольствием уехал из дома, хотя было ему всего двенадцать лет.
– Бедняга. Двенадцать лет… – Богдан болезненно поморщился. – Я остался без родителей в пятнадцать, но и то было несладко. А в двенадцать… Жертва русской революции… – он горько усмехнулся.
– Его увезла твоя бабушка Светлана Сергеевна. Сказала, что ему в любом случае придётся служить в вашем чертовском воинстве, значит, лучше заранее подготовиться.
– Ты была знакома с ней, Парасенька? – он опять тёр середину лба. У Прасковьи было впечатление, что делает он это, когда ему хочется закрыть лицо.
– Да, она приезжала ко мне, мы говорили о тебе, – пояснила Прасковья.
– Воображаю, что она говорила, – произнёс Богдан с тоской. – Она умерла. В возрасте гораздо больше ста лет. Похоже, её хоронили с максимальными чертовскими почестями. Как ни мало мы знали об окружающем мире, но и до нас дошло: был объявлен траур по всему Аду и его земным подразделениям. Знатная чертесса почила. У нас говорят, что там, по ту сторону, она будет с золотыми вилами. Не буквально, просто выражение такое. – Он немного помолчал, а потом продолжил: