Крайняя изба
Шрифт:
— На принцип, — тотчас потемнел Ефим. — Крепко он меня задевает, я ж при должности.
— Вот, где мне вас сдержать?
— Ну, скажи ему… Ну, позволю я им охотничать. Только пусть при горторговцах не лезут, не подводят меня. Хужее себе делают.
— Ясно хужее.
— Значит, договорились?
— Ой, не послушает он меня. Ой, не послушает, — все помаргивала, все блестела слезой Артемьевна.
«Кто знает, кто знает? — думал, уходя, Ефим. — Материнская слеза — она силу имеет, получше иной раз
Ефим очень верно сделал, что не стал ждать Таську. Вернулся тот около полуночи. Сквозь сон Ефим слышал, как протарахтел мотоцикл под окнами, как немного погодя парень плескался у мостков на озере. Крякал и ухал от удовольствия. Вот что молодость значит. Днем робит, и как робит, а ночью по девкам бегает, гулянки крутит.
Неужто Артемьевна не переговорит с ним? В экую ведь позднятину прикатил.
Ефим несколько раз приподнимал с подушки голову, смотрел в окно. Свет в доме соседей долго не загасал.
«И ладно, и слава богу!» — успокоился Ефим. Артемьевна, видать, крепко взялась, прорабатывает со слезой сына.
После этого сон окончательно сморил егеря. Еще бы, ни свет ведь ни заря прошлой ночью поднялся. И топориком весь день натюкивал, устал.
Разбудили его голоса на улице:
— Шевелись, дед. Опаздываем.
— Успеется, — скрипуче хохотнул Еремка, — раз лодка Ефима здесь.
— Давай, дед… давай. Вон уж как брезжит. Скоро начнется…
В окнах и впрямь заметно брезжило. Проемы их четко выступали в избяном мраке. Ночь растворялась, впитывала в себя заревой свет.
Заскребли днища лодок, зашаркали шестики о борта — Таська с Еремкой отплыли. Ефим, как очумелый, вскочил, дерганно, суматошно одевался. Никак не мог попасть ногой в штанину. Проспал, черт лопоухий. Никогда вроде с ним такого не случалось, никогда лишко-то подушку не мял.
— Чего он там снова пурхается? В темноте-то? — проснулась и Степанида.
— Лежи, — шикнул на нее Ефим, — и без тебя тошно!
Он выбежал из избы, спихнул лодку с берега. Полез в камыши, за шестиком. Шестика на месте не оказалось. Перепрятали, паразиты.
Кинулся обратно к дому, нашел во дворе другой — длинный, тяжелый, неудобный шест. Таким только руки оттягивать.
Ай, как много потеряно времени!
Крепко налегая на шест, высоко взмахивая им, заплескивая воду в лодку, пустился Ефим в бешеную погоню.
Утро нарождалось точь-в-точь по-вчерашнему. Погода, видать, надолго установилась. Опять потягивало теплом с юга, опять тончали и как бы проваливались в глубину звезды, опять занимался восток, растекался багровым ручейком по кромке неба.
Все было в природе по-вчерашнему. Одно только озеро казалось другим. Меньше стало жизни вокруг: всплесков, кряканья, шорохов. Она, эта озерная
Как он, однако, ни спешил, как ни ломился напрямик через камыши, Таську с Еремкой ему так и не удалось настичь.
Когда Ефим выплыл к мыску, лодка парня была уж упрятана в камышах, и где-то поблизости пурхался, устраивался на засидку и дед.
А горторговцы, черт бы их побрал, дрыхнут! Все-то им подсобников подавай. Разбуди их, проводи их. Пораньше бы встали, упредили бы Таську. Тот ведь сегодня тоже не больно-то рано поднялся.
— Стало быть, не послушал меня? — разогнался, наплыл на Таськину посудину егерь. Нос в нос столкнулись, как два турнирных бойца. В неравных, правда, положениях были; один, словно в крепости защищенный; другой — на виду, открытый, с марша, как говорится, наскочивший.
— Но, но… легче, — решительно предостерег Таська, — на Катьку чуть не наехал.
Здесь только Ефим заметил Катьку, рябенькую, подвижную уточку, Таськину подсадную. Катька была на привязи, на тонкой и длинной бечевке, примотанной к камышам. Плавала она справа, метрах в пяти от Ефима, ныряла, окатывалась водой, встряхивалась, чистила клювом перышки — охорашивалась перед деликатной работой.
Вот наглец! Вот паршивец! Мало ему просто охоты, так он еще и Катьку с собой прихватил. Подсадная у парня старательная, настырная. Ни одной стайки без голоса не пропустит.
— Не доводи до греха, Протасий! Счас же сматывайся отсюда!
— Не шуми, не шуми! Не больно-то испугались, — вырос поверх камышей парень, снова одетый по-рабочему, в комбинезоне. Двустволка на сгибе правой руки, приклад под мышкой. Бывалый стрелок, сразу чувствуется.
Еремка невдалеке затих, бросил сооружать укрытие, выпятил лодку назад, подплыл к спорщикам. Скумекал старый, что паленым запахло. Не до скрадка тут, не до засидки.
— Будет вам, мужики. Чего сцепились? — попробовал он урезонивать.
— Отойди, дед! Не суйся! — рыкнул вконец уж выведенный из себя Ефим.
В этот момент Катька беспокойно закружила на привязи, вытягивала шею, завертела головой, громко и призывно керкнула — учуяла в вышине стремительных уток.
— Ну? Долго мне повторять?
— Счас… дожидайся, — упорствовал Таська. — Разевай рот пошире.
Катька зашлась вовсю, пронзительно, страстно — утки, должно быть, ходили кругами — и Ефим не расслышал последних слов парня.
— Что? — допытывался он. — Что ты сказал, сопляк?.. Да замолчи, скаженная!