Кража
Шрифт:
Мой отец – жесткий человек, живший в пору див и чудес. Как-то раз я набрел на него ночью, когда он созерцал чудеса ЗАМОРОЗКИ. До заморозки он гонял в Мэдингли к мельбурнскому поезду и обратно, чтобы набить ледник. Потом появился холодильник, казалось бы, ЭВРИКА, но ОБЫЧНАЯ ПУБЛИКА не желала покупать замороженное мясо и требовала только висевшее на витрине, вот ГЛУПЦЫ, говорил отец. Он-то всегда был на стороне прогресса, и пусть центральную улицу расширяют, даже если для этого придется вырубить деревья. Мой отец – РЕАЛИСТ, это опять же все знали. Листья только засоряют канавы, не раз говаривал он в открытом баре
Я сидел на стуле перед магазином. То есть – много лет назад, Боже благослови, когда Череп был еще с нами. Два парня из Мельбурна заехали к нам в «холдене» тогда это была новая МАРКА, до той поры мы и не слыхали о ней. На одном парне был костюм в полосочку на другом клетчатые шорты, посмотришь на него – обхохочешься. Который в костюме и говорит: можно снять с вас фото?
Не будучи уверен в своих ПРАВАХ, я позвал Черепа и по его лицу сразу понял, что он тоже считает их за пару ИЗВРАЩЕНЦЕВ, но согласен позировать со мной вместе, отец и сын. У извращенцев был с собой «ПОЛЯРОИД», так он тогда назывался. Они сделали фото мы встали кружком, и я видел, как я постепенно выныриваю на поверхность снимка, словно утопленник, которого течением прибило к плотине.
– Смотри-ка, – проворчал папаша. – Так и думал, что эта штука никуда не годится.
Я сразу понял, о чем он, но извращенцам понадобилось время, чтобы понять: от всего Черепа на снимке виднелся только фартук. Тогда они решили сделать второй «Поляроид» и отдать его нам насовсем, будьте любезны, беда невелика.
Сняли фото, которое вполне удовлетворило Черепа, преподнесли ему снимок и СВАЛИЛИ. Кто мог бы сказать, куда их еще занесло?
– Подумать только, – бормотал папаша, изучая свое подобие, постепенно расцветавшее перед ним. Лицо у него, точно топор, и злобные красные глазки, но когда он поставил «Поляроид» на каминную доску, он и сам словно стал другим человеком. – Подумать только, – повторял он. Склонил голову набок и чуть ли не улыбнулся. – Только подумать, так их и разэтак!
Поляроид выцветал и становился все хуже, а через неделю полностью ИСЧЕЗ. Казалось бы, папаша мог впасть в обычную свою ярость, но ничего подобного, словечка ни сказал, и «Поляроид» оставался на камине, пока Череп был жив, порой я видел, как папаша сверяется с ним, словно с барометром или часами. А теперь он умер, и все пошло прахом, и сорняки проросли сквозь пол террасы, служившей нам спальней.
Много дней я сидел в кладовой, дожидаясь, пока брат уладит С ДОЛГАМИ. Скверная это была комната, раковина, ведро, и колонка для нагрева воды, ревевшая глухой ночью. УМММ, УММММ. Нагоняла страх Божий. Я пристроил медведя и венок, включил радио, оно молчало, но хоть мигало зеленым глазком, успокаивало.
Открываю я однажды утром глаза и вижу: из прачечной идет пар, сквозь это облако пробивается солнечный свет и в облаке НЕБЕСНОЕ СОЗДАНИЕ, хотя это был МУЖЧИНА, однако красив, как знаменитый портрет ФИЛИППИНО ЛИППИ, [74] и одет в костюм тусклого белого серебра, я видел такую изнанку у крыльев мотыльков, когда они умирали в священном свете.
Камень откатился, я последовал за этим посланцем по коридору, старики выходили навстречу и предупреждали меня, чтобы я не споткнулся о шнур, тянувшийся от моего радио, а до восьми часов еще оставалось время: Джексон
74
Филиппино Липли (ок. 1457–1504) – итальянский художник. Вероятно, имеется в виду картина «Портрет молодого человека», написанная ок. 1485 г. Далее в тексте упоминается его отец художник Фра Филиппо Липпи (ок. 1406–1469).
И ангел молвил:
– Отдай ему его деньги!
Джексон протянул мне конверт. Без обид, приятель, сказал он.
На улице ждал белый «мерседес-бенц», как будто на свадьбе. Я сел рядом с ангелом. Темные кудри его блестели недавним благословением.
– Очень рад знакомству, – сказал он. – По-видимому, нам предстоит путешествовать вместе, – сказал он. Господи! Это куда же? Тут я маленько струхнул.
Он сказал:
– Я – Оливье Лейбовиц, мы сегодня вместе отправляемся в Нью-Йорк.
Вы уж простите, думать я мог только об одном: мой брат ИМАЕТ его жену. Сказать ему? А что из этого выйдет? Вместо этого я сказал, что забыл свой стул. Надо вернуться за ним.
– В Нью-Йорке полно стульев, – возразил он. – Я куплю вам на базаре на 3-й улице.
В Международном Аэропорте Кингсфорд-Смит Оливье принял таблетку.
– И вам лучше принять, – посоветовал он. Дал мне коку и две таблетки. Я заглотал обе и вскоре обнаружил, что у меня и паспорт есть. Понятия не имел, что у меня есть паспорт и даже как он выглядит. Садясь в самолет, я думал об отце.
Я спросил Оливье, сколько часов лету до Америки.
Тринадцать часов до Лос-Анджелеса, сказал он. Боже благослови бедного милого покойного папашу! Он бы этого не перенес, кабы увидел Заторможенного Скелета на самолетном сиденье.
37
Всего два бара имелось в СоХо в ту пору. ОДИН – «У Китти», а второй – «У Фанелли», и там Марлена с опухшими глазками разыскала меня через полчаса. Подошла к моему столику у дальней стены, легче мотылька, принесла два «Роллинг-Рокса» и один вкрадчиво поставила передо мной.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Ты даже не представляешь себе, как сильно!
Меня раздирали всякие чувства, и я не решился ответить.
Она скользнула на скамью напротив, поднесла бутылку к губам.
– А ты не сможешь меня любить, пока не узнаешь, во что я в тебя втянула.
Именно об этом я думал, поднимая пиво и отхлебывая из горла.
– Итак, – она аккуратно поставила бутылку на стол, – я тебе все расскажу.
Она умолка на миг.
– Знаешь, когда ты впервые меня увидел… в тех нелепых туфлях, от которых ты так возбудился…
– Туфли я возненавидел!
– Хорошо-хорошо, только не вздумай ненавидеть меня.Я этого не вынесу. И о Хью не волнуйся. Я позабочусь о Хью.
Я фыркнул, и все же ее слова меня тронули. До тех пор никто даже не вралмне, что о нем позаботится.
– Оливье подтвердил подлинность картины Дози Бойлана, – продолжала она. – Пока меня не было. Приехала в Австралию – а он уже все сделал. Господи, вот дурак! Бойлан – друг его клиента, и Оливье было неловко признать, что он ни уха ни рыла не смыслит в творчестве своего отца.