Кража
Шрифт:
Насчет презентации сказать особо нечего. Правда, в стране Хокусаев и Хиросигэ [62] появление на празднестве лесбиянок-наездниц показалось мне чуточку неожиданным, но к тому времени произошли куда более странные вещи.
Несколько дней спустя мы сходили в типографию, прихватив с собой бутылку профессионально обернутого «Лагавулина». Нам предстояло поблагодарить мистера Утамаро, напечатавшего каталог для моего шоу. Вот и все, что я знал о нем, а контора его располагалась в конце огороженного тупика в Икэбукуро. Что из себя представляли остальные здания – склады или что другое, – понятия не имею.
62
Кацусика Хокусай (1760–1849) – японский живописец и рисовальщик,
Мистер Утамаро в холщовом фартуке печатника встретил нас у лифта и провел в очень простенькое помещение – в таких обычно делают рамы для картин. Обрамленные в сталь окна были так близко от шоссе, что одновременно в поле зрение попадало не более пяти несущихся «хонд». Под окнами и по всей комнате стояли низкие и глубокие деревянные шкапчики, все с аккуратными (не английскими, конечно же) наклейками. С бесконечными церемониями хозяин вытащил плакат с выставки Поллока и каталог Матисса [63] и выложил их на бледный скобленный стол в центре комнаты. Шоссе грохотало у нас в ушах.
63
Анри Матисс (1869–1954) – французский живописец, график, мастер декоративного искусства
Старый типограф был красив, почему-то весь в крапинках веснушек, все время откидывал серебристую гриву с высокого лба. Рот его был изящен и руки нежны – легко догадаться, что перед нами не простой ремесленник. Не то чтобы я поначалу недооценивал его, но разобраться в этом человеке было непросто, к тому же я не собирался затягивать визит. Но когда лицевые мышцы разболелись от непрерывных любезностей, я потянулся за вторым стаканом скотча. Австралиец я или нет? Чем еще заняться?
Внизу на шоссе уже зажглись фары автомобилей, а мы никак не могли избавиться от мистера Утамаро, и свет, ложившийся на лица прохожих – каждый в своем коконе-жизни, – напомнил мне печальный парад, разрезавший Бахус-Блат надвое воскресным вечером. Я опрокинул еще стопочку – почему бы и нет?
Мистер Утамаро постелил на деревянный стол мягкую серую ткань, выложил пергаментный мешок. Выжидательно поглядывая на Марлену, вытащил вполне заурядную с виду брошюру восемь дюймов на шесть, черно-белую, глянцевую, выцветшую с годами.
– Майкл! – вскрикнула Марлена и потянулась к моей руке, не сводя глаз с брошюры, на обложке которой я увидел – так мне показалось – картину, купленную Дози Бойланом много лет назад. – О! – заворковала Марлена.
Мистер Утамаро поклонился.
– Господи! – сказал я. – Это же «Мсье и мадам Туренбуа».
Мистер Утамаро улыбнулся.
– Нет, нет, ш-ш! – Марлена сильно раскраснеюсь, как пламенеющий осиновый лист. Она ткнула пальцем в название и размеры, единственные понятные слова среди иероглифов. – Другая работа! – сказала она.
Я уже знал, какой верный у нее глаз, но у меня тоже есть глаза, и я вырос с черно-белой репродукцией «Мсье и мадам Туренбуа» на стене.
– Нет, это она.
– Да, дорогой, – она погладила меня по руке, словно извиняясь за этот спор. – Но поменьше. Двадцать восемь на восемнадцать дюймов. Этюд.
После того, как мою собственную картину драли на части невежды, искавшие ее под частью коллажа размером тридцать на двадцать один с половиной дюйм, вряд ли я мог забыть это число.
– Видишь, – продолжала она, – и название здесь: «Tour en bois, quatre – Токарный станок, номер четыре».
Это совпадение несколько обозлило меня, хотя с какой стати – для большой картины художники делают по двадцать набросков. Не такое уж совпадение, но что-то мне было не по шерстке.
– Тур эн буа, – повторил я. – Я знаю, что это значит.
– Ш-ш, милый. Конечно, знаешь. Но посмотри! – Пару белых хлопчатобумажных перчаток моя подруга натягивала так, словно двадцать лет проработала в галерее «Тэйт». Она подняла старый каталог на раскрытых ладонях, понюхала его, как розу. Тихо, осторожно она опустила его на серую ткань, и мистер Утамаро, торжественно поклонившись, убрал этот до странности заурядный предмет в пергаментный мешок.
Уже пала ночная тьма, и машины, проносившиеся под окном, превращали всю стену в картину великого Джима Дулина, [64]
64
Джеймс Дулин (1932–2002) – американский художник. Попытался прижиться в Мельбурне, родном городе своей жены, но вынужден был переехать в Сидней, где его лучше понимали.
65
Фернан Леже (1881–1955) – французский художник. Жан Метцингер (1883–1957) – французский художник.
– Ты знаешь кто это, Майкл?
– Нет, конечно.
– Это друг мистера Утамаро, мистер Маури, он купил «Touren bois, quatre» в 1913 году.
Я кивнул.
– Майкл, ты же знаешь его сына!
Знать я его не знал.
– Майкл! Его сын – тот самый, кто купил всю твою выставку! Я тебе говорила, – заявила она и сильно покраснела – не от волнения, а от досады, понял я.
– По-моему, имени ты не упоминала.
– Ах, все равно, – буркнула она и вдруг сделалась нежной, ее рука через весь стол потянулась к моей руке. – Так что когда мы с ним встретимся, милый, он, наверное, покажет нам «Touren bois, quatre».
Я глянул на мистера Утамаро и поклонился, не вставая со стула. Надеюсь, это достаточно вежливо со стороны волосатого варвара.
Марлена встала. Мистер Утамаро встал.
Слава Христу, подумал я, с этим покончено.
Как говорится, я сильно заблуждался.
32
Марлена сказала: ты, должно быть, готов до луны подпрыгнуть – такой успех!
Я ответил, что чувствую себя как нельзя лучше. Бессовестное вранье, однако не мог же я сказать правду: до чего противно, когда чужие люди забирают твои работы. Если б еще в музей, ладно, это совсем другое дело. Но покупателем, насколько я понял, выступала какая-то японская корпорация. Пусть бы приобрели «Эмпайр-стейт-билдинг», какое мне дело. Всего Ван Гога, если есть охота. Лейбовица – что за беда? Но что этот мистер Маури будет делать с «Екклесиастом»? Истица заполучила все картины, «написанные до оглашения развода», а этот засранец забрал себе все остальное. Раз – и вычеркнули меня из истории.
Все эти скверные и неблагодарные мысли я держал при себе как минимум двенадцать часов, то есть пока мы не уселись на татами среди сорока японцев, пивших пиво и евших сырую рыбу на завтрак.
Когда я заговорил о запретном, Марлена вновь взяла мои мясницкие руки в свои, сжала каждый уродливый, как сосиска, палец, словно именно он, лично он, таинственно и непостижимо создал «Тайную вечерю». Ни на миг не прерывая эти ласки, она тихонечко стала напоминать мне о преимуществах сложившейся ситуации. Привела пример: она подтвердила подлинность одной картины Лейбовица Генри Бейгелю, южноафриканскому миллионеру, а заодно выяснила, что этот поганец скопил 126 работ американского художника Джулс Олицки. [66] Бейгель – последний придурок, сказала она, но глаз у него есть, настоящий, и он понемногу набивает цену на Олицки и, как и мистер Маури, скупает целые выставки. Будь ты Джулсом Олицки, продолжала она, взмахивая немыслимо длинными ресницами – словно проведенные ручкой штрихи в вездесущем неоновом свете, – ты бы понимал, что тем самым цена твоих работ поднимается и лучшие из них в итоге попадут в большой музей. Твое будущее гарантировал не какой-нибудь пузырь надутый, вроде Жан-Поля, а опытный, алчный коллекционер – чего же лучше?
66
Джулс Олицки (Евель Демиковский, 1922–2007) – американский скульптор и художник-абстракционист российского происхождения.