Кража
Шрифт:
Она – преступница!
Ужас-то какой! Еб вашу мать!
Да, она продала фальшивую или, во всяком случае, сомнительную картину. Да, она сочинила ей предысторию и подделала каталог. И хуже того, но пусть уж главные действующие лица меня, блядь, извинят, богатые коллекционеры способны сами о себе позаботиться. Когда я впал в отчаяние, они по дешевке отняли мои работы, а потом продавали их за кругленькую сумму. К черту их всех. В задницу им ерш! Марлена Лейбовиц сфабриковала каталог и название картины тоже, в чем вы скоро убедитесь. Она превратила грошовый холст-сироту в картину, за которую всякий готов выложить миллион баксов.
– В Токио хоть действительно проходила выставка кубистов в 1913 году?
– Конечно. Бог в деталях.
– У тебя есть газетные вырезки? Лейбовиц упоминается?
Она уткнулась носом мне в шею.
– «Джапэн Таймс» – и «Асахи Симбун» тоже.
На всем протяжении этого диалога мы оба непрерывно улыбались, просто не могли остановиться.
– Разумеется, эта конкретная картина Маури и близко не бывала на выставке?
– Ты на меня сердишься.
– Современных репродукций нет, верно? И, конечно же, размеры картины в газетах не указаны.
– Ты сердишься на меня?
– Скверная девчонка, – сказал я.
Но в мире искусства действуют люди намного хуже, крокодилы и грабители в полосатых костюмах, люди без вкуса, паразиты, учитывающие все, что угодно, кроме самой картины. Да, каталог Марлены – фальшивка, но предмет искусства – не каталог. Чтобы судить о работе, нет надобности читать богомерзкий каталог. Смотрина нее так, словно под угрозой смерти.
– Так ты не сердишься?
– Вовсе нет.
– Поедем вместе в Нью-Йорк, Мясник, очень тебя прошу!
– Когда-нибудь – непременно.
Мы пили. Вокруг было шумно. Я не сразу понял, что речь идет не о когда-нибудь. И опять она удивилась, как это я не понимаю того, что, вроде бы, ясно сказано. Разве я не слышал? Маури просил ее продать Лейбовица. Она предложила ему отправить картину в Нью-Йорк. Надо ехать.
– Ты же слышал, милый!
– Может быть, – протянул я, но для меня все было непросто. Хью, вечно Хью. Я вроде бы говорил, что позабыл о нем в Токио, но кто поверит в такую чушь? Мой брат-сирота, мой подопечный, единоутробный мой. Те же мускулистые покатые плечи, нижняя губа, волосатая спина, мужицкие икры. Он снился мне, виделся в оттисках Хокусая, коляска в Асакуса.
– Он в надежных руках.
– Может быть.
– Джексон его друг.
– Может быть. – Но дело не только в Хью – в Марлене. Каким образом картина попала в Токио? Подложный каталог утверждал, что она там находится с 1913 года.
– Расскажи мне, – сказал я, пряча обе ее ладони в одну мою. – Это – картина Дози?
– Ты поедешь со мной в Нью-Йорк, если я скажу всю правду?
Я любил ее. Что я мог ей ответить?
– Поедешь, что бы я ни сказала? – Роскошная розовая улыбка, словами не описать, ее вернее было бы изъяснить красками, размазать большим пальцем, быстрым тычком кисти.
– Что бы ни, – повторил я.
Глубокие, яркие глаза, пляшут отраженные в них искры.
– Каких размеров картина Дози?
– Эта поменьше.
Она пожала плечами:
– Так я ее ужала?
– Это не может быть картина Дози, – решил я.
– Едем вместе, Мясник, ну, пожалуйста! Всего несколько дней. Остановимся в «Плазе». С Хью все будет в порядке.
В Лейбовице выпускница школы Милтона Гессе разбиралась великолепно, просто немыслимо. Но что касается Хью, тут у нее никакого
35
В царствование Роналда Рейгана [71] в три часа сентябрьского дня мы прибыли в сердце империи. Первая минута прошла более-менее о'кей, но у стойки лимузинов все рассыпалось. Высокая негритянка в очках со стразами, с тонким саркастическим ртом, забраковала австралийскую банковскую карточку Марлены.
– Попробуем другой сорт, – предложила она.
После восемнадцатичасового перелета волосы Марлены превратились в сноп побитой градом пшеницы.
71
Роналд Уилсон Рейган (1911–2004) – 40-й президент США (1981–1989), от Республиканской партии.
– Любую карточку, мисс.
– У меня только эта.
Диспетчерша смерила мою поникшую в пути красотку долгим взглядом с головы до ног.
– У-гу, – пробормотала она и выждала еще миг, прежде чем протянуть требовательную ладонь ко мне.
– У меня вовсе нет карточек.
– У вас нет карточек, – улыбнулась она. – У вас неткарточек.
Не объяснять же условия моего развода.
– У вас обоих нет кредитных карточек? – И, покачав головой, она обратилась к мужчине, стоявшему за нами. – Следующий, – пригласила она.
Разумеется, мне предстояло получить двести тысяч долларов, но я пока не имел их при себе. Что до карточки Марлены, какая-то накладка произошла в конторе Маури или в его банке, но в Токио было три часа утра и выяснить это мы не могли. К черту все, я позвонил Жан-Полю из Терминала Си и перевел стрелки, пусть так, но мы же только что отдали засранцу пятнадцать тысяч долларов, на хрен, весь аванс, полученный мной от галереи за «Если увидишь», он еще нажился на картине, с которой ему пришлось расстаться. Пять часов утра в Сиднее, рановато, признаю, но это еще не повод орать мне прямо в ухо насчет иска, который он подаст против меня. Звонок был за его счет, так что я предоставил ему болтать. Спустя какое-то время он поуспокоился на эту тему, но зато принялся за Хью, который-де ломает его «недвижимость».
– Он отодрал раковину от стены.
– И что я могу сделать? Я в Нью-Йорке.
– Ты вор, мать твою! Я запер его для его же блага.
Милейший патроншмякнул трубку – аж в ухе у меня загремело, – после чего мы отправились в бар, и я выпил свой первый «Будвайзер». Кошачья моча, да и только.
– Не беда, – утешала меня Марлена. – Завтра все наладится.
Но я беспокоился за Хью, и пусть Марлена держала мою руку, я снова был один, сокрушенный стыдом и усталостью, когда мы брели к автобусу до станции Нью-арк, а там поймали нью-джерсийский поезд до Пенсильванского вокзала, а оттуда добрались до артистического приюта для сумасшедших на Принс-стрит. Сохо, но не то, где вы покупали свой «Комм де Гарсон». Я понятия не имел, где это я приземлился, знал только, что загубил своего брата, и сирены здесь визжат в истерике, и такси не затыкаются ни на минуту, и где-то здесь, рядом, поблизости, есть ночлежка. Мне требовался джин-тоник и большая жирная куча льда для анестезии.