Кража
Шрифт:
– Это знаменитая картина. В чем проблема?
– Будь он способен смотреть дальше своего носа, он бы знал, что Музей современного искусства отказался от нее. Выбросил на помойку.
– Я знаю, что это значит, крошка.
– Знаю, что ты знаешь, и ведь это дурной признак. Почему от нее отказались? Даже Оливье следовало бы призадуматься.
– Но ты сказала, что все в порядке. Это были чуть ли не твои первые слова: «По крайней мере, мистер Бойлан знает, что его Лейбовиц – подлинник».
– Ш-ш. Слушай. – Она взяла обе мои руки в свои и поднесла их к губам. – Слушай внимательно, Майкл! Я расскажу тебе всю правду.
–
– Хочешь знать мое мнение? Это незаконченная послевоенная картина, которую Доминик и Оноре спрятали в ту ночь, когда старый козел откинул копыта.
– Блядь, Марлена!
– Ш-ш. Успокойся. Та картина стоила недорого, но они ее подправили. Датировали 1913 годом, и она превратилась в большую ценность. Музей современного искусства вцепился в нее, как только она появилась на рынке в 1956 году. Прямиком из наследия художника. Безукоризненное происхождение, полно репродукций. Но это подделка. Оноре, конечно же, знал в точности,как и что в ней подправлено. Ему для этого не требовался рентген. Вероятно, Доминик все проделала у него на глазах.
– Но ты же нашла в архивах заказ на краски? Ах, черту ты сама напечатала эту квитанцию.
– Милый, милый, пожалуйста, не сердись на меня! Я же не преступница. Нам нужно было заполучить эту картину, а кто бы одолжил нам полтора миллиона долларов, который Бойлан просил за нее? Никто.
– И ты подделала расписку за титановый белый?
– Все равно что затыкать протечку жевательной резинкой. Примерно два дня картина вновь числилась подлинником. Но рано или поздно рентген бы все-таки сделали, и тогда бы мы оказались – уж извини – в полном дерьме.
Теперь я все понял.
– Картина была застрахована. Ты организовала кражу.
Глаза у нее слегка опухли, с Принс-стрит проникал смягченный, фиолетовый свет.
Весь рассказ она вела как бы со стороны, а потому я не сразу разглядел тень улыбки, проступившей теперь в уголках ее губ.
– Ты самаукрала ее!
– Не Оливье же это поручать.
– Ты прошла милю через буш – ночью?
В Нью-Йорке пошел дождь, большие жирные капли били в окна «У Фанелли», по ее милому, сиротливому личику пробегали тени, словно в дискотеке, пока она продолжала рассказ, все время стараясь понять, как я это приму: она заплатила наличными за пару садовых перчаток, набор отверток, нож для раскроя ковров, кусачки для работы с проволокой, долото для работы по дереву, гвоздодер, фонарь, лейкопластырь и лом. Два дня она провела в мотеле «Графтон», а когда узнала, что Дози уехал в Сидней, поехала безлюдной окольной дорогой в Землю Обетованную. Взятую в аренду машину припарковала на заброшенной просеке, оттуда прошла пешком вдоль хребта холма через заросли, и хотя не сразу нашла столб, зато вскарабкалась на него без труда и отключила и электричество, и телефон.
– Откуда ты знала, как это делается?
Она только плечами пожала:
– Прочла.
К тому времени, как она добралась до порога Дози, ночь превратилась в поток кристальных звезд на бархатных небесах. При свете луны и звезд она разогнула литую решетку на стеклянной панели двери. Этот момент я помнил из газет: местные детективы говорили, что грабитель был «помешан на аккуратности». Решетки Марлена добросовестно сложила на посудомойке.
Благодаря
– А дальше что?
Опушенные долу глаза вдруг расширились, взгляд стал жестким.
– Ты еще не решил порвать со мной? Ответь!
Я мог бы испугаться, но ничего подобного.
– Сначала я хочу выслушать все до конца.
– Может, требуется письменное признание? – приподняла она бровь.
– Все до конца.
– Ах, вот как! – сказала она, слегка рассердившись.
– Помнишь, как ты впервые явилась ко мне – ты видела, над чем я тогда работал?
– Я никогда не лгала тебе о твоей работе. Никогда. Никогда.
– Я не о картине.
– Да, ты сделал прекрасные зарисовки насекомых.
– Мухи, осы, несколько бабочек.
– Я еще подумала: «Как удачно, он умеет рисовать». – Она покраснела. – Поторопила события.
– Так вот, Сигнальная Диопсида…
– Майкл, ты мне рассказывал. Борободур, ведь так? Большая редкость, но Бойлан поймал ее возле своего дома.
– Борборойдини. Вомбатова Муха.
– Знаю.
– Когда мы смотрели «Toir en bois, quatre» в офисе мистера Маури, я видел Сигнальную Диопсиду, запутавшуюся в паутине на обратной стороне. Это насекомое в других местах не водится, кстати говоря.
На миг она опешила, но потом словно даже обрадовалась.
– До чего ж ты умный! – улыбнулась она мне.
– Ага.
– Тогда скажи мне, любимый, как мне удалось уменьшить ее в размерах?
– Расскажи ты.
Тут в баре выключили свет, и Марлена потянулась ко мне через влажный ламинированный стол и поцеловала прямо в рот.
– Сам догадайся! – поддразнила она.
«У Фанелли» закрывался, мы выбрались наружу, потащились по скользким камням мостовой к себе в большую темную мансарду.
Больше мы ни о чем не говорили, но любовью в ту ночь занимались так, словно хотели разорвать друг друга в клочья, истерзать насмерть, сожрать. Скрыться под дивным чудом чужой, возлюбленной плоти.
38
Сиденья в самолете чересчур узкие, крыша низкая, но Оливье дал мне еще две желтые таблетки, и вскоре мне очень даже понравилось быть среди облаков. Папаша никогда ничего подобного не видел. В жизни не видел. И короли Англии тоже. Никто в Святой Библии не видал ничего подобного, разве что им было даровано видеть при ВОЗНЕСЕНИИ. Черный Череп не мог бы вообразить себе, что я, его РАЗОЧАРОВАНИЕ, вознесусь над землей, кругом ангелы и херувимы, сердце и артерии просвечивают насквозь, бултыхаются в небесах, словно мячик для пинг-понга, залетевший в сапог.
Ночью небеса обращаются в бесконечную реку, душа моя – промокашка, утонувшая в чернилах. Оливье не смотрел в окно, говорил, это напоминает ему о том, что он – ничтожество. Потом сказал, что он хочет стать ничем. Сказал, ничего ему не нужно, кроме Марлены. Плевать, что она подожгла среднюю школу в Беналле. Когда он узнал об этом, это был шок, но теперь ему все равно. Пусть и его сожжет.
Стюардесса спросила, хочет ли он выпить. Он сказал, что с него хватит 30 000 футов высоты.
Я выпил пива.